– И что-то им продать? – с невинным видом
полюбопытствовала Маша.
– Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять
хочу, – Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно выдал: – Значит, в
Туркмению путь держим?
– С чего ты взял? – быстро спросил Гриневский, он
враз подобрался, даже чуть подался вперед.
– Я ж не первый год по железным тропинам раскатываю,
кой-чего усвоил, – Цыган сделал вид, что не заметил смятения, вызванного
его вопросом. – Надпись мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где
сцепка с платформой. «Ту» намалевано и еще какие-то цифирки. Короче, обозначен
пункт назначения. Страна буковками, цифирками станция. Я, кстати, немножко с
туркменами якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь. Около границы
мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в Киргизию махануть, которая, как и
Казахстан, считай что почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место
непростое. Так вот...
Он еще хлебнул чаю, по-крестьянски огладил лицо ладонью.
– Не знаю, пригодится не пригодится, но за угощение и
прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну наводочку. Так, на случай чего.
Но прежде я вам байку одну расскажу, не против?
Алексей пожал плечами, Маша промолчала, Гриневский сказал:
«Валяй».
– Старая такая цыганская притча. А говорится в ней о
том, как остановился табор на ночлег у заброшенной деревни. А на краю деревни
часовня стояла, и возле нее росла кривая береза. Заснул табор, а одного цыгана
кто-то тормошит. Цыган просыпается и видит – старичок перед ним беленький и
махонький. «Иди, – говорит старичок цыгану, – к часовне. Там под
кривой березой зарыто полное сапожное голенище золота. Клад этот на тебя
записан, выкапывай его». И пропал старичок, растаял в воздухе. Утром цыган
рассказал обо всем своей родне, а родня его высмеяла. Мол, меньше пей на ночь
каберне, не пляши так долго у степных костров. И цыган не пошел ни к какой
кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей стоянке вновь явился нашему
цыгану давешний старичок. «Возвращайся, – говорит, – клад еще ждет
тебя». И опять все повторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А через год
проезжал табор вновь по тем же местам. Остановился, как и в прошлый раз, на
ночлег у заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часовенку, припомнил
старичка и подумал: а пойду-ка я проверю, чтоб больше не мерещилось. Втихаря
отправился к кривой березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога,
тряханул его – и полетели на землю глиняные черепки. «Права была родня», –
вздохнул цыган. «Нет, – вдруг слышит он голос. – И родня неправа, и
ты опоздал». Это появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше говорит:
«Всякому кладу свой срок положен. Не взял его, когда тот сам в руки просился,
на себя пеняй». И вновь пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая
притча.
Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи пачку
«Примы».
– А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю. Вдруг,
подумалось, кстати придется и лишней не будет. Может, на какое раздумие
наведет, например, на такое, что к каждому такой старичок хоть раз в жизни да
приходит. Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою удачу, не
принять ее за морок, за наваждение, а разглядев, не убояться поступка, –
Цыган выпустил ядовитую струю табачного дыма. – Но на поступок, скажу вам
я, достыта наглядевшийся на всяких людей, отважится лишь один из легиона.
Расползавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у Карташа
желание закурить самому.
– Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал. Про
многое и спрашивать у людей не приходится, сам все вижу. Глядеть не интересно…
А вот у вас крайне любопытная компания. На трезубец похожая. Все три зубца
вроде бы и порознь, а в цель бьют одновременно и вместе… – Он вдруг цепко
глянул на Гриневского. – Ты, братишка, давно откинулся? Или... не
откидывался вовсе? Да ты очами так свирепо не зыркай! Я и сам, было дело, у
Хозяина отдыхал, после чего вольный ветер полюбил пуще прежнего. Хотя...
человек везде выжить может, было бы желание выживать.
Он загасил окурок, помолчал, глядя на пролетающую за
вагонами степь.
– Ну а теперь, как обещал, кину наводочку. Я сказал,
что наполовину цыган. Поэтому в таборах меня почитают за своего, тем более и
цыганским наречием немного владею. А таборы есть повсюду. Нет земли без цыган.
И в Средней Азии цыгане тоже живут. Сами себя называют мугати. Есть мугати
самарканди, то есть самаркандские цыгане, есть мугати ашхабади и так далее. Если
что... если припечет, подавайтесь в ближайший табор. И там скажите любому
хлопцу: дескать, привет вам, ромалы, от Пашки-Пальчика. Кланяться, мол, Пашка
велел, жив-здоров, чего и вам желает. Должны помочь… Скоро подъезжаем, –
Цыган показал на проплывающий в вагонном проеме пейзаж – косогор, поросший
какими-то желтыми чахлыми кустиками, под ним – мутно-серая россыпь
камней. – Я, наверное, по всей расейской железке окрестности выучил до
последнего куста. Сейчас будет подъем в гору, поезд сбросит километров до
десяти, удобно будет сходить.
Цыган подвинул к себе сидор, хозяйственно проверил, надежно
ли затянута горловина.
– А напоследок я вам, ребята, скажу, чтоб не думали –
вот, небось, бродяга бесприютный, скиталец горемычный. Каждый в этой жизни ищет
свою уютную нору. Кому-то уютно с автоматом спецназить по горячим точкам,
кому-то дома взаперти сидеть, кому-то пивом в ларьке торговать. Ну а мне вот
такая жизнь по вкусу, я в ней как лещ в иле. О, поезд в гору пошел, пора досвиданькаться.
Подъезжает моя станция...
.........
…Российско-казахскую границу они пересекли, можно сказать,
со свистом. Сначала Карташ несколько стремался отсутствия загранпаспортов или
ежели загранпаспорт в этих местах как будто бы не требуется, то отсутствия
каких-либо прочих бумажек, позволяющих свободно перемещаться по заграницам,
пусть и в целях сугубо командировочных. Ну вот не выдала им диаспора
документики, не озаботилась как-то, а они сами про такую мелочь за суетой и не
вспомнили. У Карташа и Машки паспорта были, российские, у Карташа еще и военный
билет завсегда с собой, тоже, правда, российский, – а вот беглый зэк
Таксист по части удостоверений личности был гол как сокол. Что, конечно же,
могло выйти всем троим боком… Однако пока обошлось, ни их самих, ни груз на
границе не досматривали – вообще вагоны будто бы не заметили. И через несколько
часов простоя локомотив бодро молотил через степи Казахстана.
По первости все трое не отлипали от дверного проема, во все
глаза глядючи на знаменитые бескрайние степи, ранее виденные исключительно по
телевизору. Но однообразие быстро приелось – степь и степь, сколько ж можно-то.
Никакой тебе, блин, романтики. Ну разве что романтикой можно было с превеликой
натяжкой назвать суточные перепады температур – днем зашкаливало за тридцать, и
они торчали в теплушечном проеме в одном исподнем, подставляя тела под
остужающий ветер, а ночной смене, между тем, приходилось, чтоб не околеть,
растапливать буржуйку и подбрасывать уголек вплоть часиков эдак до восьми утра
(после стычки с бандой Ловкого они себе расслабух не позволяли, караул блюли,
что твои универсальные солдаты). Впрочем, как выяснилось из дальнейшей езды,
температурные перепады в течение суток – это обычное среднеазиатское дело, так
что и те приелись.
