А обалдеть было отчего.
Пустое помещение, куда они попали, занимало практически весь
первый этаж – разве что за бледно-коричневой дверью таилась небольшая, судя по
всему, кухня, источающая пары и ароматы вчерашнего супа. Штук восемь стоячих
столиков на алюминиевой ножке, покрытых облупившимися листами белого пластика,
стены, крашенные до половины человеческого роста ядовито-зеленой краской, а
выше – побеленные и, разумеется, пачкающиеся, засиженная мухами стойка,
усыхающие в витрине бутербродики с сыром и колбасой, унылые ряды бутылок с
минералкой, водка на полке, бутылочное пиво за стеклом. Но не это и не столько
это поразило гостей. Алексея более всего потрясло наличие на стойке
громоздкого, уже почти забытого аппарата для разливки сока – три перевернутых
конуса, закрепленных на поворачивающейся ножке: подставляешь под него щербатый
граненый стакан, поворачиваешь крантик – и потек из сосуда яблочно-грушевый или
там березовый… Конусы были пусты. И, как последний штрих для этой панорамы
неведомо каким образом сохранившегося уголка социалистического быта, угрожающе
нависало над стойкой исполинское, неведомого автора полотно в раме, квадратных
метров шести площадью, выполненное крупными, смелыми и жизнеутверждающими
мазками в жанре развитого соцарта: какой-то мордатый тип в костюмчике и при
очочках на трибуне, явно представитель аппаратных структур, благосклонно
принимает букеты цветов от идиотически радостных соплюшек в национальных
нарядах, окруженных толпой умиляющихся родителей и представителей узкоглазой
интеллигенции; причем на заднем плане представители пролетариата со злостью
продолжают копать некий уходящий за горизонт канал. Причем вручную. Короче,
подобные шедевры живописи доморощенных рембрандтов с названиями вроде «Н. С.
Хрущев на торжественной церемонии, посвященной завершению реконструкции
Волго-Балтийского водного пути» или «Л. И. Брежнев присутствует на торжественной
смычке Байкало-Амурской магистрали», как правило, украшали собой в не столь
далекое время исключительно краеведческие музеи провинциальных городков – и то
лишь по причине отсутствия прочих, хоть чем-нибудь знаменательных местных
артефактов. А вот в образе мордатого очкастого аппаратчика, голову можно
прозаложить – один лишь Карташ его узнал – был изображен Сапармурат Ниязов,
президент Туркменистана.
Иными словами, жизнь в буфете на сортировочной станции
Буглык будто бы замерла на глухой отметке «1975 год» и с места пока сходить не
собиралась. А запах! Потрясающая смесь ароматов прогорклого масла, мяса третьей
категории, кислой капусты и еще чего-то такого далекого, ностальгического,
воскресающего память о закусочных, пельменных и прочих очагах общепита, короче,
о временах, когда слыхом не слыхивали ни о каких пиццериях, бистро и
«макдональдсах», а «кока-колу» видели только по телевизору, да в недолгое время
Олимпиады-80… И вот эту бьющую через край соцреальность довершала фигура
дородной тетки в замызганном переднике, по-хозяйски расположившейся за стойкой
– с какой-то местной газетенкой в руках и с грозным выражением «не мешайте
работать, суки» на лице. Тетка была отчетливо восточных кровей: миндалеглазая и
усатая, с бюстом пятидесятого размера и кокетливой прической а-ля «вавилонская
башня» над затылком. При появлении троицы в не совсем свежих камуфляжах усатая
дама и соболиной бровью не повела – продолжала лениво листать газетку короткими
толстыми пальцами с ядовито-красным маникюром, словно единственный, кто мог
побеспокоить ее покой, был сам Туркменбаши. Ну, или на крайний случай, господин
Путин.
Наплевав на правила социалистического уклада, беглый зэк
Гриневский скинул с плеча сидор, вразвалочку двинулся к стойке, оперся локтями
о кипу жирноватых подносов с будто обгрызенными краями и осведомился по-русски
вполне дружелюбно:
– А что, хозяюшка, в вашем бахчисарае позволено ли
будет усталым путникам отдохнуть и утолить голод?
– Бахчисарай – это где-то между Ялтой и
Севастополем, – вполне ожидаемым басом и, неожиданно, без малейшего
акцента ответствовала хозяйка, ни на миг от газетки не отрываясь, – а
здесь Туркменистан, если не в курсе. Отдохнуть – это не ко мне, а к Тезегюль,
на первом пунктире комнатенки держит, недорого. А похавать – чего видите, то и
хавайте, только кухня уже закрыта, так что пирожки с картошкой, пицца, ляжки
куриные, кофе бочковое, чай, и сосиски могу разогреть. Яйца под майонезом. А
вот бутерброды, что с сыром, что с колбасой, не советую. Подохнете, –
меланхолично добавила тетка. Ни дать ни взять – продавщица из совдеповского
лабаза времен Бровеносца. Карташ даже в благословенной памяти Парме такого застояне
встречал…
– Да у нас местных денег нет… – признался Гриневский.
– А у кого они есть? – философски заметила
буфетчица, с треском сложила газету и цепко глянула на вошедших. – Мы,
туркмены, народ не гордый, любые деньги принимаем. Кроме фальшивых.
– Баксы устроят? – спросил Карташ напрямик.
– Издалека сами?
– Из Сибири, хозяйка, – сказала Маша.
– Значит, издалека, – она неторопливо отложила
чтиво, но с места не сдвинулась. – На беглых не похожи, на бичей тоже…
Какой шайтан вас сюда принес, а?
– Да груз один привезли. Сопровождающие мы, –
смиренно ответил Алексей, понимая, что без обстоятельной беседы пожрать им не
дадут.
– Гру-уз… – то ли не поверила, то ли разочаровалась
тетка. – Много вас тут таких бродит, и все с грузами... Баксов много?
– А что?
– Куплю. Выгоднее, чем в городе, клянусь. И чекдирме
разогрею – пальчики оближете…
Они переглянулись. Местные фантики, конечно, нужны, тут к
мулле не ходи, но поскольку никто из сибирских странников в глаза не видел
местную валюту, даже не знал, как она зовется, то поддаваться на уговоры ченджа
было стремновато.
– Сначала поедим как люди, – решил за всех
Карташ, – а потом и о бизнесе поговорим.
– Это правильно. Кто о делах на пустой желудок толкует…
Тетка подхватилась с места и не спеша, ни дать ни взять –
аглицкая королева, покидающая светский раут, – двинулась в сторону кухни.
Запертой, между прочим, – по ее собственным словам.
.........
…Блюдо с малоаппетитным погонялом чекдирме на вид оказалось
бараниной, тушенной с картошкой, помидорами и луком и выложенной на огромное
блюдо посреди столика, а на вкус… не сказать, конечно, что пальчики оближешь,
но вполне приемлемо. По крайней мере, для подобного заведения. Полагалось
раздаточной ложкой (столовой, алюминиевой, за свою жизнь не единожды гнутой и
вновь выпрямляемой) накладывать кусочки себе на тарелку и не менее
исковерканными вилками хавать. Шантарская девушка Маша смотрела на всю эту экзотику
с толикой опаски и ковыряла вилкой вяло, а Карташ с Гриневским, потому как
жизнью приученные быть к еде неприхотливыми, наяривали источающую жир баранину
за обе щеки. Карташ, тем не менее, не забывал краем глаза попутно отслеживать
обстановку. Обстановка оставалась стабильной: вокруг тихо, темно и безлюдно.
Как в могиле. И он, как ни странно, успокоился.
