Они оставили «мерседес» в тесном переулке на окраине, куда
если и нанесет песку, то не до крыши, это уж точно, и решительно двинулись к
просвету между домами. Под ногами продолжал шуршать песок – окраины города уже
успела завоевать пустыня.
– Сразу заметно, что город не старый, – сказала
Джумагуль. – Двери выходят на разные стороны.
Гриневский бросил на нее недоуменный взгляд, но спрашивать,
в чем суть этой фразы, не стал – верно, ему лень было шевелить тяжелым,
неподъемным языком в сухой чаше рта. Карташ же понял, что имела в виду юная
туркменочка: не правоверные строили городок, преимущественно не правоверные
заселяли, потому и не все двери глядят в сторону Мекки.
Город Уч-Захмет, по словам Джумагуль, возник где-то в
шестидесятых, когда здесь открыли месторождение мергеля. Отцами-основателями и
первыми жителями города стали геологи. К ним присоединялись строители и
добытчики, потом и все остальные. Как в те времена водилось, сюда, считай – в
голую пустыню, поехала легкая на подъем молодежь из разных республик Советского
Союза...
С перестройкой и общим загниванием страны стал потихоньку
хиреть и Уч-Захмет.
К оружию они потянулись, едва ступили в город. Доставали из
кобур пистолеты, стаскивали с плеч автоматы. Сделали это без команды, не
сговариваясь: слишком уж удобное место для засады – вымерший город. Слишком
тяжел взгляд пустых глазниц домов. Слишком тихо кругом.
От времянок не долетает ни звука, какое-то совершеннейшее
затишье. Хоть и понимаешь умом, что безветрие, полный штиль повис над
Каракумами, однако как-то не по себе.
Они двигались по пустынной улице не медленно – все-таки
реальной опасности не просматривалось, а жажда как-никак подгоняла, но и не
особенно спеша, – внимательно поглядывать по сторонам вовсе даже не
мешало.
В переулочке между халупами застыл трактор «Беларусь» с
грозно поднятым ковшом. Карташ поймал себя на том, что, наверное, не сильно
удивится, если трактор вдруг самопроизвольно заведется и ломанет в атаку,
аккурат на них... А что, вполне будет согласовываться с духом этих мест. Где
царит полное запустение, там поселяется чертовщина.
Асфальт начался, когда они дошли до первого квартала
панельных домов.
– А змеи в такой город могут заползать? – опасливо
спросила Маша у Джумагуль.
– Не должны, змеи не любят ползать по асфальту, –
успокоила Джумагуль. Впрочем, успокоила ненадолго, потому как тут же добавила:
– Скорпионы и фаланги, эти должны водиться.
И, как говорится, позови черта, он тут как тут. Черный
мохнатый комок величиной с детский кулак выкатился из окна первого этажа,
шлепнулся об асфальт и быстро побежал на корявых черных ножках. Маша
непроизвольно взвизгнула.
Фаланга, опознал Карташ. Вспомнил цветные картинки в детских
энциклопедиях. Паук, своим видом законно вызывающий омерзение. Чего только
стоят вертикальные и горизонтальные жвалы, беспрестанно двигающиеся вверх-вниз,
слева-направо, перекрещивающиеся – бр-р-р... Омерзение лишь усиливается, когда
вспоминаешь, что паучок питается падалью и на жвалах оседает трупный яд,
поэтому его укус для человека чреват осложнениями вплоть до самых невеселых.
Тем временем паучок, просеменив по асфальту, скрылся в
подвальном окошке.
Асфальт, растрескавшийся, местами провалившийся, проросший
травой, все больше походил не на городское дорожное покрытие, а на казахскую
степь – уж на последнюю-то они насмотрелись из «теплушки», за столько-то дней.
Джумагуль вела их уверенно. Она помнила, где в этом городе
находится вода. Колонки, качавшие грунтовые воды со скважин какой-то совершенно
немыслимой глубины, то ли в несколько десятков метров, а то и в сотни метров,
по утверждению туркменки, сломаны все до единой. Остались колодцы. Где находится
один, она знает. Помнит с того единственного раза, когда проезжала через
Уч-Захмет. Было это как раз после столкновений.
Столкновения – так они называют ту чуму, что пронеслась над
Империей в начале девяностых и накрыла своим черным крылом как Прибалтику с
Закавказьем, так и Среднюю Азию, разваливая державу на суверенные,
трепыхающиеся, как отрубленный хвост ящерицы, куски. Державу, перед которой не
так давно трепетал весь мир.
Когда Джумагуль первый и единственный раз побывала в
Уч-Захмете, здесь еще жили люди. В основном старики или те, кому совсем некуда
и не к кому было ехать. И тогда, по словам Джумагуль, находиться в городе было
еще тяжелее, чем сейчас. Сейчас это всего лишь скелет, с которого содрали мясо.
Тогда же город бился в агонии, и над его умирающим телом висел невидимый стон.
Они вышли на рыночную площадь. Большая птица – черный гриф –
нехотя покинула ржавые металлические лотки и, хлопая тяжелыми крыльями,
перелетела на крышу давным-давно сгоревшего ларька, подальше от опасного соседства.
– Запах, – повел ноздрями Гриневский, –
что-то до боли знакомое...
– Дыни, – узнал Карташ. – Это ж дынями
пахнет!
– Точно! – воскликнула Маша. – Но… но только
как такое может быть?
– Здесь всегда было много дынь, – пожала плечиками
Джумагуль. – Сюда приезжали торговать дынями со всех окрестных аулов.
Хорошо покупали…
Они шли по рынку, и сладкий запах переспелых дынь придавал
реальности окружающего мира некий оттенок зыбкости, непрочности. Того и гляди
из ничего, из воздуха и из этого необъяснимого запаха соткутся и со всех сторон
обступят призрачные силуэты. И явит себя память горячих песков – мираж давно
исчезнувшего базара.
От этих навязчивых образов самого что ни на есть
мистического характера Карташа, при всем его неполноверии и сомнениях, тянуло
перекреститься. Да, верно сказал классик, где крещеный народ долго не живет,
немудрено кому другому поселиться. Хотя, скорее уж, в этих землях не креститься
следует, а, по установлениям мусульманской веры, воздавать хвалу Аллаху, прося
у него защиты и покровительства.
Однако, несмотря на более чем подходящую обстановку, ничего
сверхъестественного с ними не происходило. Пройдя сквозь строй грязных, ржавых
лотков, они добрались до конца рынка. Там перебрались через глиняную, высотой
по пояс ограду, обогнули какие-то руины – скорее всего, бывшего здания
администрации рынка, и за ними обнаружили колодец.
Круглый каменный выход колодца закрывала крышка из толстых
досок. На ней, донцем кверху, стояло десятилитровое железное ведро: кто-то
позаботился, чтобы внутрь не попадал песок. На еще одно свидетельство заботы о
колодезном хозяйстве они наткнулись, когда стали опускать ведро, –
металлический трос, намотанный на ворот, был смазан солидолом.
– Метров на тридцать уходит, не меньше, – сказал
Гриневский, когда ведро наконец-то в неразличимых колодезных глубинах достигло
воды.
– Фу-у, а местечко это отлично подходит для съемок
вампирских триллеров. Пропадает натура, – Маша устало опустилась на
каменную скамью, над которой сохранился зеленый пластиковый козырек, стянула с
плеча автомат, положила рядом с собой, запрокинула голову, прислонившись
затылком к железному столбу, и закрыла глаза.
