Неспроста, ну неспроста же вдруг появилась эта зудящая
тревога. Вот взяло и вошло в него, как заноза в палец, неосознанное
беспокойство. Нет, чему-чему, а чутью надо, братцы, всецело доверять, потому
как не мы с вами его придумали, оно нам досталось от предков, цивилизации не
ведавших и полагавшихся исключительно на инстинкты, и если б не эти их
инстинкты, то вымерли бы они по примеру динозавров сотни тысяч лет назад, и нам
с вами не о чем было бы сейчас говорить. Вернее, некому было бы. Так что негоже
нам глядеть свысока на то, что лежит в наших подкорках, лежит глубоко на дне,
под пластами нашего такого развитого разума. Ведь звери мы, господа, все еще
звери, и слава богу, что это так.
Алексей попытался сосредоточиться и осознать, что же его
зацепило. А зудит, ой зудит беспокойство...
Он не торопился вновь высовываться, мало ли что. Например,
краем глаза он поймал блик оптического прицела, не ухватилэто сознанием, а от
снайперской пули его уберегло лишь то, что вовремя убрал голову за ограду...
Хотя вроде бы не бликовало ничего. Тогда, что же?
И он вдруг понял. Ну конечно!
Дверь! Он, Алексей Карташ, заходил вчера в здание последним,
больше никто из них ДК не покидал. И он плотно закрыл за собой тяжелые двери,
расчистив ногой мешавшие навалы песка. Сейчас же на этих горках песка явственно
просматривалось небольшое углубление прямоугольной формы – след отходивший от
косяка двери. Такойслед при песчаной поземке, что вовсю метет по городу, может
продержаться совсем недолгое время. Какие-то минуты. Значит, кто-то только что
вошел и прикрыл за собой дверь…
Хотя, опять же, мало ли кто может шляться. Может быть, в
городе остались жители. Но, как он сам же и сказал давеча Гриневскому, будем
жить по вере в худшее. Значит, будем считать, что некто, к кому не стоит
выходить с распростертыми объятьями, проник в ДК. Где сейчас и пребывает.
Карташ выскользнул с балкона в коридор и, стараясь ступать
тише барса, но вместе с тем и не медлить, вернулся в актовый зал.
Гриневский справился с порученным делом – женщины его
стараниями проснулись, судя по их сосредоточенным лицам вполне прониклись
ситуацией, вроде не собирались паниковать и, главное, были полностью
обуты-одеты-застегнуты, так что можно уходить. Карташ запрыгнул к ним на сцену.
– Похоже, гости в доме. Поэтому быстро исчезаем с
открытых мест, заляжем вроде как в засаде – я тут присмотрел подходящее
местечко – и будем оттуда глядеть, любуясь, кто нарушает наше счастье.
– И что потом? – спросила Маша.
– Потом по ситуации.
Карташ отвел их всех недалеко, в глубь сцены. Женщин он
определил за положенный на бок шкаф, на котором вдобавок ко всему стояла
дюралевая тумба. С этой позиции они смогут в случае чего быстро добежать до
второго, закулисного выхода из зала в коридор. Гриневского он оставил, если
смотреть из зала, с левого края. Таксист залег за стопкой панелей из ДСП, в
случае надобности он прикроет отход женской половины отряда. Себе Карташ
подобрал место с правого края, возле ступеней, ведущих в зал. Он укрылся за
нагромождением ломаных кресел. Отсюда он видел вход в актовый зал и при
необходимости мог, соскочив вниз, маневрировать, укрываясь за креслами. Вот
такая вышла диспозиция. Оставалось ждать.
– А если никого, сколько будем терпеливо
дожидаться? – спросил Гриневский.
– Не беги ты впереди паровоза, – поморщился
Карташ. – Разберемся. Все, тишина в отсеках.
Поворочавшись, затихли. И актовый зал погрузился в то
состояние, к которому привык за последние годы – в состояние спячки. Лишь
усиливающийся ветер нарушал сей мертвый штиль своими проказами: раскачивал
какие-то скрипучие деревяшки, катал по коридору, судя по звуку, пластиковую
бутыль. Где-то вдалеке лязгало железо, может быть, в мертвом луна-парке
подталкиваемые порывами ветра крылатые качели начинали свой разбег.
Карташу казалось, что он слышит дыхание людей, с которыми
его разделяло несколько метров. А когда кто-либо ворочался, звякал ремнем или
шуршал одеждой по полу, казалось, громы грохочут в актовом зале, выдавая засаду
с головой. Иллюзия, конечно, обманка обостренного до предела слуха – хоть
разумом он понимал это, однако нестерпимо хотелось по-командирски цыкнуть, чтоб
окаменели, чтоб, сжав зубы, превратились в статуи, в саму неподвижность.
Текли минуты, и ничего не происходило. В общем-то, оно и
хорошо. Хотя совсем хорошо будет, когда оттикает этак с полчасика, а то и с
часик, и никто к ним не забредет на огонек. Вот тогда можно будет...
Ага!
Закрытая дверь актового зала медленно отъехала от косяка. И
в зал скользнул человек.
А ведь не слышно было шагов по коридору, не хрустел
коридорный мусор под подошвами, чего уж там, умел ходить этот ниндзя хренов.
Хотя на японца гостюшка дорогой никак не тянул. А тянул он, прав Гриневский, на
вылитого душмана. Грязно-белого балахонистого вида одеяние, серые шаровары,
коричневый матерчатый пояс, небольшая чалма и ботинки штатовского армейского
образца. Человек застыл, оглядываясь. Он держал у живота старый добрый АКМ-47.
Конечно, оружие, прямо скажем, устаревшее, человек при наркоделах мог бы
обзавестись чем-то посовременней. Однако сей казус вполне объясним: этот
автомат никогда не подводил своего владельца, владелец сроссяс ним как с
продолжением рук. Понятно, АКМ пристрелян лучше некуда, и вообще, если за
«калашом» следить, то он может прослужить верой и правдой чуть ли не вечность.
От незнакомца прямо-таки разило опасностью. Откуда-то враз
пришло понимание, что этот дух ничем другим в своей жизни не занимался кроме
войны, что автомат для него все равно что для вас шариковая ручка или наручные
часы, или с чем вы там не расстаетесь целыми днями.
Карташ сознавал, что разглядеть его за грудой ломаных кресел
с расстояния в двадцать метров под силу разве каким-нибудь орлам да коршунам,
но ощущал себя не просто неуютно – погано донельзя он себя ощущал, словно лежал
под бомбежкой. Рефлекторно он еще сильнее вжался в пол. Подумалось вдруг: «Вот
сейчас самое время чихнуть или кашлянуть». И конечно, как в таких случаях
обычно и бывает, стоило подумать, и тут же в ноздре защекотало.
Чтобы отвлечь себя от этой ерунды с чихом, Карташ скосил
глаза и увидел, как Гриневский аккуратно и медленно вытер ладонь о штаны, потом
положил ее на автоматное цевье, потом его рука скользнула к защитной скобе,
огладила ее, палец лег на спусковой крючок...
Наверное, то самое звериное чутье, о котором Алексей сегодня
уже вспоминал, у людей, занимающихся перевозкой наркоты, обострено, как у
матерых волков. Еще бы ему не обостриться, когда постоянно живешь на грани и
ходишь по краю.
Как только Таксист дотронулся до спускового крючка,
продолжавший озираться дух резко вскинул «калашников» и полоснул очередью по
тому месту, где прятался Петр. Едва начав стрелять, азиат уже падал. Упав,
перекатился под защиту кресел и затаился.
Пули вспороли верхние ДСП в стопке, другие прошли поверх
плит и покрыли темными отметинами дальнюю стену и потолок, но Гриневского,
сразу же вжавшегося в пол, ни одна не задела. Петр, стоило только прекратиться
обстрелу его укрытия, одной рукой поднял над головой и над плитами автомат и
выдал несколько неприцельных коротких очередей по рядам кресел.
