Короче говоря, до сего момента о пустынях Алексей Карташ
имел представление весьма поверхностное, составленное исключительно по фильмам
и книгам, причем, в основном, развлекательно-приключенческой направленности. Но
уж зато сейчас он наполучал этих представлений до отвала, до оскомины и чуть ли
не до рвоты, с лихвой восполнив все предыдущее беспустынье.
Действительность, как это обычно и бывает, рассеяла
некоторые его заблуждения. В частности насчет того, что пустыня однообразна и
безжизненна.
В окрестностях Уч-Захмета песчаные равнины чередовались с
каменистыми отложениями. Покинув город, они вскоре въехали на возвышенность,
которая, как выяснилось позже, растянулась на несколько километров. Здесь песок
присутствовал лишь наносами, островками и редкими грядами, а преобладала земля.
Впрочем, землей ту почву называть не то что не хотелось, а и совесть не
позволяла. Бетон естественного происхождения – вот что это такое. Глина, камни,
песок, спрессованные в непробиваемую, монолитную на ощупь массу кирпичного
оттенка. Все это спрессовано было так плотно, словно каждый участок тут
били-тромбовали гигантскими и неутомимыми установками для вколачивания свай.
«Вот где зоны хорошо ставить или воинские части, – пришло тогда в голову
Карташу. – Контингент всегда будет обеспечен работой. Чтобы вырыть,
вернее, выдолбить в таком грунте всего одну яму под столб, придется
проковыряться всей зоной с завтрака до ужина».
На этой возвышенности, где-то в километре от Уч-Захмета, они
увидели строения разных габаритов, строительные вагончики, брошенную и раздетую
догола технику. Не приходилось сомневаться, что здесь и добывали мергель во
времена расцвета Уч-Захмета. Заезжать туда они, разумеется, не стали.
Потом – такыры и солончаки.
Барханы, из которых, как в грузовике думал Карташ, и состоит
пустыня, начались гораздо позже. Когда они углубились в Каракумы. К некоторому
удивлению Карташа, Джумагуль весьма толково обрисовала рельефную подоплеку их
маршрута: до этого они находились в зоне постепенного перехода северного склона
Паропамиз-ских гор, по которым проходит граница между Туркменистаном и
Афганистаном, в Юго-Восточные Каракумы, расхаживали и разъезжали по
возвышенности с названием Карабиль (в голову отчего-то лезли ассоциации то ли с
карамболем, то ли с каррамбой). И даже сообщила высоту этой возвышенности над
уровнем моря – девятьсот метров. А сейчас они двигаются с юга на север, в
направлении знаменитого Каракумского канала, потихоньку опускаясь по отношению
к уровню моря.
После всего услышанного бравый старлей признался самому
себе, что не избежал высокомерия западного человека по отношению к восточному:
мол, раз туркменка, то уж точно плохо образована, малограмотна, и школу-то,
поди, не посещала, а ткала в это время ковры, пекла лепешки, помогала матери по
дому и мечтала поскорее выйти замуж за знатного бая – допустим, за владельца
самой большой в округе отары овец. А вот поди ж ты...
Короче говоря, теперь на их пути вздымались бархан за
барханом, как волна за волной, холм песка пониже, холм повыше. А вот чего не
встретилось ни разу, так это оазисов в живописном исполнении: три знойные
пальмы тра-ля-ля росли. Думается, все выходы воды на поверхность уже несколько
столетий как обросли городами и деревнями, не осталось уже старых добрых
трехпальмовых оазисов…
Между прочим, и с растительностью в песках дело обстояло
несколько лучше, чем представлялось Карташу. Он полагал, что лишь саксаул
способен порадовать глаз пустынного путника, да и то изредка. Ан нет. Окромя
знаменитой верблюжьей колючки произрастали – спасибо за показ и разъяснения
Джумагуль – и другие кустарники: черкез, кандым, песчаная осока, мятлик. Даже
саксаул, как выяснилось, бывает белый и черный. И называют его здесь не
саксаул, а сазак.
Жизни тоже хватало. Особенно пресмыкающейся жизни. Вовсю
шныряли ящерицы, а черепахе так даже удалось ненадолго задержать их караван.
Завидев ее, Маша пришла в необузданный восторг, как девочка, расхлопалась в
ладоши и даже додумалась попросить Карташа «достать ей черепашку». Старший
лейтенант ВВ, разумеется, гоняться за черепашкой не стал, а в доступных
женскому уму выражениях втолковал некоторые прописные истины, касающиеся
походного ордера, воинской дисциплины как таковой, места женщины в армии и
заодно уж на флоте.
Скорпионы так и вовсе примелькались, как в Сибири комары.
Когда они делали привалы или по всяким там надобностям спрыгивали с «корабля
пустыни» на песок, рядом обязательно то прошмыгнет, то из-под ноги выскочит их
старый друг – скорпион обыкновенный, каракумский, ядовитый. Никто уж не визжал
и справок о быстродействии скорпионьего яда не требовал. Великое дело –
привычка. Надо только не забыть, садясь на песок, обстучать ногой пятачок,
который собираешься занять.
– В детстве меня каждый год отправляли на каникулы к
бабке в деревню. Так вот местные, собирая клюкву на болоте, тоже сперва били
ногой по кочке, а уж потом садились на нее, – под влиянием скорпионов
Гриневский ударился в воспоминания. – Гадюк там на болоте было до дури, на
каждой кочке грелись. Ух, сколько страху натерпелся я, городской пацан, в свой
первый выход на болото. А потом ничего, привык. Шарахну по кочке, провожу
взглядом юркнувшую в мох змеюку и сажусь, ни о чем уже не беспокоясь.
Змеи тоже попадались. Вопреки приписываемому им глупой
молвой злобному нраву, змеи уползали, оставляя в песке узкую дорожку, едва
завидят людей. Так толком и не удалось рассмотреть ни знаменитую гюрзу, ни не
менее знаменитую кобру. Даже безобидный песчаный удавчик предпочел поскорее
запрятаться в песок. Что ж, пресловутый царь природы человек сумел основательно
напугать животный мир даже вдали от своих поселений, даже там, где бывает лишь
проездом.
А зверюху, замеченную ими на склоне бархана, Карташ поначалу
принял за мираж. И, чтобы разобраться, обратился за помощью к Джумагуль.
– Кто это там? – он показал на улепетывающего со
всех лап к гребню бархана зверя.
– Толай.
– Кто?!
– Заяц. Их тут полно.
– Иди ты! – искренне изумился Алексей. Уж никак не
предполагал, что зайцы для пустыни суть обыденность.
Еще же над песками пролетали птицы и, судя по размерам, не
только хищные.
Вот и в езде на верблюде, увы, ничего романтического и
увлекательного не обнаружилось. А ведь каким заманчивым виделось плаванье на
«корабле пустыни», когда рассматриваешь открытки и иллюстрации: сидишь, как в
кресле, возвышаясь надо всем, что есть в царстве песков, с неторопливостью и
плавностью аэростата проплываешь по-над бело-желтым бескрайним морем, покачиваешься
из стороны в сторону, а в ушах звучит знаменитый джазовый стандарт «Караван».
Покачиваться-то покачиваешься, все верно, однако надоедает
это занятие до чертиков, до морской болезни, хочется устойчивости – а нету ее.
На втором часу езды начинает ныть спина, хочется поменять позу, а как ее
поменяешь? Хочется откинуться, прислониться, но куда тут откинешься, к чему
прислонишься? К горбу? Так ведь он маленький и нетвердый. Солнце жарит как
ненормальное, обливаешься потом, понятное дело, очень скоро натираешь мозоли на
заднице и на внутренней поверхности бедер. И думаешь только об одном: о
прохладном душе.
