– Давай ничего не брать, не трогать и не ломать, –
серьезно сказал Гриневский. – Не хватало нам еще банды мстительных
религиозных фанатиков, уперто прущих по следам. Это тебе не греки, у которых
из-под носа твои же, заметь, англичане вывезли по частям Акрополь или Парфенон,
уж запамятовал что именно, а греки – эллины, заметь, мать их! – мало того
что не воспрепятствовали, так и до сих пор лишь изредка поноют: «Отдайте,
отдайте», – их пошлют, они и заткнутся... А вот укради кто или разрушь
мусульманскую святыню, земля у того под ногами будет гореть. Найдут, под землей
достанут. На перо поставят, семью вырежут. Или всю жизнь будешь по норам
ховаться, с места на место переползать, как этот, Салман... не Радуев, а
другой... как его там... который Коран обстебал...
– Салман Рушди, – подсказал Карташ.
– Во-во. Это жизнь, что ли?
Немного помолчали. Откуда-то издали донесся долгий треск,
словно ворочаются во сне древние горы, старчески похрустывая каменными
суставами.
– Я скажу, начальник, почему тебе вдруг вспомнились те
парни из кино, – нарушил молчание Гриневский. – Потому что тащишься
ты от всего этого, прет тебя от такой житухи. Болтаться между жизнью и смертью,
шагать по неизвестности на адреналиновом марафете. Тебе по жизни нужна погоня
за сокровищами, без дома и мыслей о доме, не расставаясь с оружием, и чтоб
никто тебе запреты не чинил.
– Ну, допустим, – Карташ повернулся, чтобы бросить
в огонь докуренную до фильтра сигарету. – С оговорками, конечно, но
принимается. А ты? Если б тебя тоже не тянуло, ты бы не вписался в эту
авантюру?
– Я-то? – переспросил Петр. – Ты, начальник,
не можешь поставить себя на мое место, ты рассуждаешь как вольный.
– А ты сейчас разве не на свободе?
– Хрена. Несвобода – это не только крытка, не только
зона. Вот смотри, я тебе покажу разницу между нами. Допустим, ты сейчас
решаешь, что все, шабаш, с тебя довольно. И делаешь ноги в Москву. Там ты
вытаскиваешь из запасной колоды всех своих корешей... Кстати, наводку дам:
заверни в Генкину контору и слей информашку про то, где платина заныкана.
Возможности у конторы нехилые, хватит, чтобы ящички вытащить. И получишь полную
отмазку. В худшем случае, тебя попрут со службы, а то и не попрут, а еще и
повысят… На мне же висят срок и побег. И покровителей у меня нема. Поэтому
завернут меня обратно в тюрягу, где мной с ходу плотненько займутся шестерки
Пугача. Ну, допустим на секунду, что при фартовом раскладе не вернут, а
освободят. Тоже не выход. На хазу к жене вернуться не получится, там меня опять
же выловят или люди Пугача или хозяева прииска, которые тоже, думается, мутят
сейчас свое следствие. Да и жену я подставить под удар не смогу. Значит, нет у
меня другой дороги, только одна. Одна дорога и никакого выбора – что это, как
не несвобода?
– Мог бы я с тобой поспорить, – сказал
Карташ, – да как-то лень. И, главное, незачем. Все равно ничего не
изменишь. Все равно завтра нам с тобой предстоит добывать свободу не себе, так
нашим женщинам, и ничего тут уже не изменишь.
– Тогда давай, начальник, тянуть спички, кому какую
смену стоять, и – на боковую...
Жилище отшельника они увидели наутро. Оказывается, они не
дошли до него метров восемьсот. Но кто же знал! Жилище то представляло собой
пещерку, выдолбленную в скале. С комфортом жил старец, ничего не скажешь. А
вскоре подобные жилища стали попадаться частенько. Некоторые располагались так
высоко, что приходилось только затылок чесать: как же затворники туда
забирались, не по отвесной же стене, аки отец Федор? И где хавку добывали? Или
приносил кто, а отшельник поднимал на веревке? Карташ попытался было подключить
Гриневского к обдумыванию этих загадок.
– Помнится, у мусульман отшельничество не так развито,
как у христиан и прочих религий. Или я чего-то путаю?
На это Гриневский пробурчал под нос нечто неразборчивое.
Вроде бы, послал поочередно все религии мира и некоторых умников, которым
делать больше нечего, кроме как забивать голову всякой туфтой. Одно было ясно –
поддерживать увлекательную путевую беседу про отшельников разных стран и
народов он явно не собирался.
– Ну, кажется, переход суворовых через шмальпы подходит
к веселому концу, – еще через час пути произнес Карташ, вытянув палец в
направлении гряды, похожей на шипастый хвост ящера.
– Ну да, что-то про такое Недж и говорил, –
вглядевшись, согласился Гриневский.
– Доберемся минут через двадцать. Оттуда до чертовой
купальни, по утверждению нашего доброго Неджметдина, еще час продираться через
какие-то каменные поля и щели. Значит, до полудня, – Алексей взглянул на
часы, – в запасе у нас окажется аж целых полтора часа. Не так уж и
скверно, а?
– Я вот думаю, а не проще ли было разнести то стойбище
вместе с Неджем и геройски погибнуть на территории бывшей общей родины, чем так
корячиться, а потом еще и сложить буйну голову на чужбине…
– Вопрос, конечно, интересный. У меня, например,
четкого ответа нет. Так что пошли дальше...
Пока их поход проходил согласно предварительно полученному
описанию. Попетляв среди камней, продравшись сквозь щель в скалах и держа курс
на самый высокий из «шипов» гряды, они вышли, как и было предписано, к сухому
руслу. Впрочем, это сейчас оно сухое, а когда тают горные снега и озеро –
конечная цель их хождения за горы – переполняется, то по руслу журчит-струится
поток. Но в данную минуту снега не таяли, и потому ничто не препятствовало двум
славным парням проползти вверх по отсутствующему течению.
Начиная с этого самого места, где сухое русло раздваивалось,
огибая валун высотою с человека, следовало двигаться только по вычерченному на
карте пунктиру, следовало скрупулезнейше выполнять все полученные предписания.
Отклонись они хоть на миллиметр от маршрута, хоть в чем-то прояви инициативу –
хана, кирдык, секир-башка. Так сказал уважаемый Неджметдин. Кто уж там из его
абреков наблюдал за тем, как обставлен купательный ритуал, сколько раз наблюдал
или сколько лет – неизвестно. Но Недж Аллахом клялся, что выставляемые посты
неизменны, ни разу не было такого, чтобы часовых расставляли по другим точкам.
И именно та кривая, какой они должны одолеть последний участок, пролегает в
мертвой зоне. Единственный путь к цели, другого нет.
Солнце медленно, но неотвратимо, как маньяк Джейсон,
взбиралось на небосвод. Припекало.
Они скребли брюхом сухое русло невыносимо долго. Каждый
сантиметр давался трудом и самообладанием. Держались середины – самого
глубокого места. Голов – поглядеть, где там часовые и не поднялась ли тревога –
не высовывали, не пацаны же, в самом-то деле. Особенно досаждали мелкие камни с
острыми краями. Грешников в аду следует не в котлах варить, а заставлять
ползать по мелким, острым камням.
Еле ползли секунды-улитки. Ориентир – выступ скалы, похожий
на вытянутую вперед гигантскую ногу, – казалось, не просто не
приближается, а еще и отступает от них по шажочку. Но главное, конечно, были не
неудобства, а неизвестность. Чертовски неприятно отгонять от себя, точно мух,
назойливые мысли: а не обходят ли их в данную минуту, готовя захват или
расстрел…
