По истечении этих никем не нормированных, но кожей ощущаемых
минут время стало тяготить, как тяготит тиканье часовой мины. Можно, конечно,
расслабляться и дальше, не обращая внимания на обратный отсчет, дело хозяйское,
но зато когда рванет – уж некого будет винить, окромя себя, бестолкового.
Первым стряхнул с себя усталое оцепенение Карташ. Он
поднялся с травы, пересек вертолетную площадку, направляясь к ящикам армейского
образца, в которых обычно хранят боеприпасы или запчасти. Гриневский и Маша
издали наблюдали, как он отмыкает защелки, откидывает крышку верхнего ящика,
несколько секунд обегает взглядом содержимое, и на его лице в этот момент не
отражается ровным счетом ничего, никаких надлежащих случаю эмоций – типа
алчности или разочарования. Потом Алексей запустил внутрь руку, зачерпнул в
ладонь горсть тускло-серых комков, издали напоминающих олово, и двинулся в
обратный путь, на ходу пересыпая постукивающие друг о друга серенькие камешки
из ладони в ладонь. Подойдя, высыпал их на траву между Машей и Гриневским.
– Вот так выглядит, господа рокфеллеры, наша добыча,
объемом в два ящика.
– Это и есть та самая платина? – Маша двумя
пальцами ухватила один из комкоподобных самородков, подняла, прищурив один
глаз, принялась рассматривать. Самородок был явно не рекордной величины, зато
смешной формы, похож на кукиш. – Почему-то мне казалось, там, в ящиках,
сложены слитки. Такие аккуратные кирпичики. Как в кино золото, только белого
цвета.
То, что принес Карташ, мало походило на слитки: «зерна» и
«листочки» преимущественно тускло-стального и серебряно-белого цвета, величиной
с ноготь большого пальца и меньше, да бесформенные комки тех же цветов и чуть
большие по величине.
– Чтобы платину в слитки переплавляли, про это я,
например, никогда не слыхал, – сказал Гриневский, лишь покосившись на
свободно валяющееся на траве сказочное богатство, но в руки не взяв. –
Знаю, что тянут платиновую проволоку…
– Проволока или слитки – это уже очищенная от примесей
платина. И она стоит дороже, чем наша, – сказал Алексей, протягивая Маше
руку. – Подъем, платиновая рота! Надо ящики закидывать в вертолеты. Та еще
работка нам предстоит. И предлагаю с ней не затягивать.
– А сколько вообще она стоит, эта платина? –
спросил Гриневский, вставая и отряхиваясь от травы. – Хоть примерно
прикинуть, из-за чего рубка идет.
– Гена говорил, что унция платины стоит на рынке
шестьсот – семьсот баксов, – сказала Маша.
– Унция – это у нас сколько? – Гриневский взглянул
на Карташа.
– Что-то типа тридцати граммов, по-моему, –
неуверенно сказал тот. – Да пес его знает…
– Ну и сколько у нас здесь этих унций? – спросила
Маша. Они остановились возле ящиков.
– Насчет унций не скажу, а вот колышков до хрена, и
всех их разложить требуется по пути следования. Понимаешь, боевая подруга?
– Да чего уж там, не высшая математика, – Маша
подошла к наваленным горкой бревнышкам (все длиною полметра и одинаковой
толщины), набрала охапку и принялась выкладывать их на земле «лесенкой» с
интервалом в шаг. Подобрать деревца, напилить бревнышки, сложить их в кучу – это,
думается, и стало последней работой приисковых рабов. Приисковая охрана, хоть
числом была не мала, надрываться ни в малейшей степени не желала, отвыкли
вертухаи от физического труда, поэтому вознамерились максимально облегчить труд
и тяжеленные ящики не тащить на руках, а волочь, как по валикам.
– Сколь бы ни было этих унций, а вторую жизнь на них
все равно не купишь, – громко сказал Гриневский, подтягивая голенище
сапога. – Впору уже спросить: куда летим, начальник?
– В любом случае летим, а не идем, – Карташ
проверил защелки на крышке верхнего ящика. – Берись! На «и-раз»
стаскиваем. Не должен рассыпаться от удара, для армии все-таки делали. Ну,
готов? И-и-и, раз!..
Верхний ящик соскользнул с нижнего и рухнул зеленым брюхом
на дорожку из бревнышек-окатышей. На доски он не рассыпался – сколочен был
добротно. Да еще к тому же, голову можно прозаложить, ящичек сколочен в те
годы, когда на предприятиях, выполняющих армейские заказы, существовал, помимо
обычного, еще и военконтроль, а за брак с военного контролера без лишних слов
снимали погоны и гнали взашей с теплого места – перевоспитываться на одну из
«точек» северной широты.
– На счет любого случая я бы с тобой не
согласился, – сказал Петр, толчком развернув ящик на бревнах. – Есть
и такой вариант: оставляем здесь все как есть, заталкиваем в рюкзаки побольше
консервов и уходим тайгой.
– Ха, то есть как «тайгой»! – старший лейтенант
Карташ с искренним недоумением взглянул на зэка. – Чего ты несешь! А зачем
тогда... зачем тогда все?! Зачем ты, на хрен, ящики таскаешь?!
– Таскаю, потому что ничего еще не решил. Когда мы сюда
шли, каждый в голове держал свои расклады. Теперь, после гибели Генки, в
расчеты корректировочку надо давать. И у меня были свои счеты и расчеты, а
также имеются теперь свои корректировочки.
Карташ ощутил, как с мутного донца души поднимается злость.
Он предчувствовал наступление этого момента, когда каждый потянет в свою
сторону, что твои лебедь, рак и щука. Предчувствовал... все же сохраняя
надежду, что может и обойдется, может, его спутники довольствуются
совещательными голосами, а принятие окончательных решений оставят за ним. Не
обошлось. Ну а когда каждый сам себе командир и у каждого наполеоновские
планы... ну да, получаем типичное «а воз и ныне там». Алексей достал сигареты –
как средство успокоиться.
– И что у тебя за расчеты? Колись, раз уж начал.
– А то ты не въезжаешь! Ну, коли хочешь
услышать... – Гриневский тоже закурил. – Меня устраивает нынешний
расклад – за исключением того, что фээсбэшник Гена мертв. Я всерьез рассчитывал
оформить через него досрочную амнуху. Но и теперь не все так плохо. Пугач и его
кодла отбыли в места вечного заключения. Про мои дела с ним никто теперь не в
курсе, с этой стороны я чист. И с вашей мусорской стороны я не при делах. На
зоне во время бунта я не светился, вместе со всеми по округе не баловал. Убег с
перепугу в леса и заплутал там. За что меня наказывать – тем более, когда сам
сдамся? Вот только...
– ... что с нами, то бишь со мной и Машей, в таком
случае делать, – с ухмылкой продолжил Карташ, словно невзначай коснувшись
локтем висящего на плече автомата. – Мы получаемся свидетели. Вдруг
проболтаемся кому. Например, по пьяни...
– Не передергивай, начальник, – поморщился
Гриневский, поставив ногу на ящик. – Эхе-хе... У тебя, Леша, начался
классический синдром кладоискателя, добравшегося до клада. Подозреваешь всех
подряд в нехороших замыслах, нащупываешь ствол, недобро косишься. Я ж все-таки
бывший офицер, как ты помнишь.
– Ну уж очень бывший, – сказал Алексей, глядя на
собеседника сквозь прищур. – Кстати, ты очень-то не рассчитывай, что про
тебя никто не узнает. О твоей особо важной персоне наверняка проинформированы
лепшие дружки Пугача, которые на воле остались. Когда-нибудь, может даже очень
скоро, им станет известно, что твоего трупа на прииске отчего-то не оказалось,
и за тобой начнется охота почище английской охоты на лис.
