Никакая это была не «роспись».
Это явно был план.
Вот только…
Вот только с подобными планами Алексею Карташу сталкиваться
ещё не приходилось – даже если учесть, что этот был нарисован вручную,
химическим карандашом, на серой обёрточной бумаге. Весьма тщательно. Впрочем,
последнее ещё ни о чём не говорило – по большому счёту, зэки ко всем своим
поделкам подходят вдумчиво, изобретательно, не терпя суеты и с прилежанием,
достойным лучшего применения, – начиная от игральных карт и «сувениров» на
продажу, вроде блокнотиков и статуэток, и заканчивая наборными рукоятями для
ножей… И всё же, всё же, всё же…
Закусив губу, Алексей огляделся. Впустую. Не понять, откуда
сей план вывалился, из чьей тумбочки или кровати. Скотина Богомазов, тщательнее
надо, тщательнее…
Изображение было удручающе простым, как метеокарта, но
насквозь непонятным. Несколько заштрихованных пятен и вкривь и вкось вписанных
друг в друга эллипсов с таинственными пометками от руки – типа «абс. отм-ка
49.05», «распк – 10.26», «ВП», «контр. т.» и всё такое прочее, кривая жирная
линия, берущая начало возле безымянного крестика в кружочке, скрупулёзно
пересекающая всю карту по диагонали от одной отметки до другой и оканчивающаяся
аккуратненькой стрелкой на точке «пер, п-т».
Сии криптограммы, все в общем и последнюю в частности,
расшифровывать можно было как угодно – от «перманентный простатит» до, пардон,
«пердящий педераст»… А на самом деле это, конечно, означало что-то другое.
Так и не поняв – что, он пожал плечами и двинулся на выход,
где, подгоняемые воплями «сундуков», строились мрачные зэки: нужно ещё было
принять рапорты и составить рапорт самому.
Так что утром Карташ до дома так и не добрался. Рассмотреть
находку поподробнее, покумекать над ней как следует, в тишине и покое, хотелось
смертельно, но он оттягивал удовольствие – как опытный любовник не спешит
наброситься на объект вожделения, а приступает к делу обстоятельно,
неторопливо, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым миллиметром постепенно
обнажаемого тела, сдерживаясь, останавливая себя, притормаживая – чтобы потом в
полной мере ощутить хлынувший через край восторг плоти. Так и Алексей. Бережно
сложив непонятную карту вчетверо, он спрятал её в самолично нашитый кармашек на
внутренней стороне формы, застегнул на пуговичку и после подписания всех дурацких
бумажек скучающей походкой отправился в дежурку при хоззоне. Где с чувством
выполненного перед Родиной долга возлёг на кушетку, решительно выгнал поганой
метлой из головы все, абсолютно все мысли и постарался вздремнуть. Чувствовал,
что голова ему понадобится свежая, отдохнувшая от трудов праведных.
Вздремнуть, как ни удивительно, получилось.
Сквозь сон он слышал, как по дежурке бродили какие-то люди,
звякали какой-посудой, о чём-то переговаривались шёпотом, дабы не тревожить сон
товарища. Карта приятно грела ему грудь сквозь рубаху. Что делать дальше, он
примерно себе представлял. Не подозревая, что человек предполагает, а вот Бог…
* * *
Практически у каждого офицера на зоне имеются свои люди из
контингента – агенты и сексоты, а проще говоря, стукачи. На оперчасть надежда
есть не всегда, да и не любят опера делиться своими секретами с простыми
надзирателями, а уж про заключённых-активистов из службы внутреннего порядка и
речи нет: они сами ни фига не знают. Вот и приходится крутиться, вербовать,
шантажировать и подкупать – должен же боец знать, что происходит на вверенном
ему участке невидимого фронта – когда с воли придёт новая партийка наркоты и с
кем, за что в четвёртом бараке опустили тишайшего домушника Шварчика и о чём
после отбоя шептался зэка Пупок с конвоиром Пупкиным.
Лупня Карташ агентнул с полгодика тому – узнал случайно, что
тот срочную сам служил в ВВ, и пригрозил донести сию информацию до угловых.
Почему тюремное радио, не хуже совинформбюро сообщающее по этапу обо всех
заключённых, на этот раз не сработало, Карташ не ведал. Хотя вполне могло
статься, что угловые прекрасно знали о тёмном прошлом Лупня, но решили парня
пощадить – в самом деле, не будешь же наказывать всякого, кого по молодости лет
посылали исполнять священный долг перед родиной во внутренние войска, этак
население страны может резко подсократиться… Как бы то ни было, Лупень
согласился с неопровержимыми Карташовскими доводами и стал трудолюбиво стучать,
благо имел уже четвёртую ходку, и все по нехилым статьям, а посему имел и доступ
к, так сказать, закрытой информации, при всём при том оставаясь полосатиком –
то бишь рецидивистом-одиночкой, воровской закон свято не блюдущим, но и
супротив блатных не лезущим. И у Алексея было стойкое подозрение, что зэчок
застучал бы, что твой «зингер», и без нажима со стороны старлея. Просто так. По
складу натуры.
Лупня Карташ отыскал в зоновском пищеблоке – облачённый в
некогда белый, а нынче серо-коричневый халат, тот деловито хлеборезствовал,
беззаботно напевая под нос что-то попсовое, то ли из «Стрелок», то ли из
«Белок».
Будто и не было ночью никакого шмона. Хотя к подобным акциям
уголовнички уже привыкли, как к неизбежным неприятностям – типа зимних холодов
или летнего зноя. Ну, пошмонали, ну наказали, жизнь-то продолжается… Алексей
огляделся, удостоверился, что они одни-одинёшеньки, сел на краешек стола,
отодвинув кастрюлю с картофельными очистками.
– Здоров, начальник, – не поднимая головы буркнул
Лупень.
– И тебе не хворать. Какие новости?
На вид ему было лет шестьдесят – высохший, с сильно впалыми
щеками, седой как лунь… хотя по документам шёл ему всего то тридцать осьмой
годочек.
– Тишина в окопах, – сказал Лупень. – Как
затихарились все…
– После шмона или вообще?
– Вообще.
– Готовят что-нибудь? – насторожился Алексей, живо
вспомнив слухи о готовящейся войне авторитетов.
– Как не готовить, – беззаботно сказал
Лупень. – Третьего дня на зону бухло привезли, двенадцать ящиков, етить
его в дрын. Пугач проставляться собирается, по поводу примирения с Баркасом.
Алексей тихонько присвистнул. Нет, ясное дело, что знающий и
влиятельный человек может в лагерь принести что угодно, и баллистическую ракету
включительно, никто ничего не заметит – или, по крайней мере, сделает вид, что
не заметил, залепив глазёнки долларовыми купюрами… Однако ж двенадцать ящиков
водки – это, извините, перебор. Даже для Пугача. Вот, оказывается, из-за чего
Топтунов шмон затеял, тоже наверняка будучи курсе, – из-за припрятанной
выпивки! И, естественно, чёрта лысого нашёл – иначе так тихо не было бы на
зоне…
– И на когда сей праздник назначен? – спросил
Карташ.
Лупень пожал плечами.
– Говорят, деньков через пять…
«Значит, будем пресекать, – с некоторой тоской подумал
Карташ. – Раз не нашли во время шмона – будем брать тёпленькими. Опять не
высплюсь ни хрена…»
– И где её, родимую, схоронили? – на всякий случай
спросил он. Просто так.
