…Егор ничком лежал прямо посередине тропинки, метрах в
пятнадцати от дороги. Присев на корточки и затаив дыхание, Карташ щёлкнул
зажигалкой и перевернул охотника на спину. Прямо напротив солнечного сплетения
виднелась ножевая рана. Крови было немного, в основном, разлилась внутри.
Алексей вскочил на ноги и сделал два стремительных шага назад. Ничего не
изменилось. В том, что Дорофеев мёртв, сомнений не было никаких, труп уже
начинал коченеть. Ножа не видно ни в теле, ни рядом с ним. Как впрочем, не
наблюдалось и сумки, про которую говорил Дорофеев. Что естественно, если
хорошенько подумать. А подумать не мешает не просто хорошенько, а, как
говаривал вождь мирового пролетариата, архихорошенько. Обо всём. Но не здесь и
не сейчас…
Карташ почувствовал, как взмокли ладони.
Страх. То был банальнейший страх.
Надо отсюда уходить. И быстро. Дорофееву уже ничем не
поможешь, а труп обнаружат и без Карташа. Вбегать в заведение с криком от
порога: «Егорку убили!», – это, знаете ли, лишнее.
Незачем привлекать к своей персоне всеобщее внимание. Тем
более что ножи здесь носит каждый второй, не считая первого…
Карташ не стал выходить на дорогу: мало ли кто увидит, потом
ещё свяжут место и время преступления с его сумеречными шатаниями в тех же
краях. Хотя опыт показывает, что следствия особого не будет. Во-первых, Егор
Дорофеев – фигура не того масштаба, чтобы из-за него приезжали с Большой земли,
будут управляться местными силами. Ну а что это за силы, хорошо известно…
Во-вторых, поножовщина как способ выяснения отношений – дело в Парме если не
рядовое, то уж точно не из ряда вон выходящее, смотри пассаж о ножах…
Карташ вернулся к Сухому колодцу и оттуда пошёл в обход по
лесной тропинке, собираясь обогнуть посёлок лесом и выйти на Восточный тракт со
стороны лесопилки – с той стороны, откуда обычно возвращаются предававшиеся
любовным утехам парочки. То есть парочки, если любятся в открытую, а уж ежели
присутствует супружеская измена, то исключительно поодиночке. Как в
цивилизованных странах, понимаешь.
Он шёл быстро, ловя каждый посторонний звук. Потому что не
сомневался – Дорофеева убрали из-за того, что он добрался туда, до Шаманкиной
мари, и из-за той вещи, что лежала в его сумке. Их разговор на завалинке
подслушивали – тут тоже не приходилось сомневаться. А значит известно, с кем
Дорофеев откровенничал.
Страх прошёл, остался так, лёгкий мандраж. Зато был азарт.
Карташ, несмотря ни на что, был собой доволен – интуиция не подвела его и на
этот раз…
По пути к дому, как на грех, ему попался прапор Сорин,
мрачно и одиноко бредущий в сторону «Огонька». Карташ быстренько собрался,
сделал соответствующее скучающее лицо, даже принялся насвистывать беззаботный
мотивчик.
– О, Леха, – приглядевшись в темноте и узнав,
ничуть не удивился Сорин. И тут же спросил:
– Выпить есть?
Карташ молча показал пустые ладони, споро прокачивая
ситуацию. Прапор и без бутылки был уже отчётливо пьян, однако в Салуне Алексей
его не приметил – стало быть, нажрался где-то в другом месте. Стало быть, это
не он мочканул охотника, потому как, во-первых, он должен был подслушивать их
разговор в зале, дабы сделать соответствующие выводы, а во-вторых, столь
мастерски пощекотать заточкой не самого последнего лоха в посёлке – с пьяных-то
глаз не очень получится. Да и не в его, Сорина, привычках было размахивать
заточкой, в ухо дать ещё куда ни шло.
Не он завалил Егора, не он, кто-то другой…
– Сучка, – пожаловался Сорин. – Сказала –
буду ждать там вон, у поваленного кедра, приходи. Ну, пришёл, пузырь принёс,
всё чин-чинарем, как полагается. Час прокантовался, как дурак, и ни хрена.
Выпить точно нет?
– Да нету, нету, – сказал Карташ. Встреча, кстати
говоря, случилась весьма своевременная: прапор-то и покажет, что старлей шёл не
откуда-нибудь, а от лесопилки. На случай, если вдруг у кого-нибудь возникнут
какие-нибудь вопросы…
– Ну и ладно, – безнадёжно махнул рукой
Сорин. – Пойду в Салун, вдену… Про нового пахана слыхал? Говорят, такое
будет…
Распрощались они весьма мирно. Прапор ничего не заметил и не
заподозрил.
Алексей дошёл до дома более никем не замеченный, разве что
облаянный собаками, да разве ещё с крыльца соседнего дома его окликнул
поприветствовать тихий пьяница Толян, здешний, пармовский, конюх. Вот и ещё
один свидетель, что у него стопроцентное алиби. Не-ет, господа, как оно ни
крути, а денёк, – уж прости, Егорка, – выдался счастливый…
Он снимал полдома с отдельным входом и даже своим
палисадником у шестидесятилетней вдовы Тамары свет-Кузьминичны.
Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь, Карташ
какое-то время стоял, прислушиваясь. Кто ж его знает… Но ничего подозрительного
слух не отловил. Лишь где-то скреблись мыши, да с половины Кузьминичны
доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора. «Президент США Джордж
Буш-младший заявил, что…
В ответ на требования полиции освободить заложников… Тем
временем военные действия на юго-востоке страны продолжаются…» – доносился
сквозь треск помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки сводки с поля боя.
Политикой бабуля интересовалась более всего прочего в этом лучшем из миров,
хотя по старости лет не слышала уже ни черта.
Овдовела она десять лет назад, её благоверного, тоже некогда
сидевшего, но после тоже завязавшего, отчего-то снова посадили (ну поехал
человек в Шантарск за какой-то дорогой покупкой, ну встретил старых дружков,
выпил с ними крепко, а потом за компанию отправился на дело – и за компанию же
погорел). Где-то на зоне в средней полосе России он и загнулся – как было
сказано в похоронке – «от обострения язвенной болезни».
Сводки с полей…
Первое время Алексей, как завязавший курильщик, зело страдал
от отсутствия телефона, а вот отсутствие телевизора перенёс на удивление
спокойно – даже к бабке не заглядывал, хотя та разика два звала его посмотреть
то ли «Санта-Марию», то ли «Просто Барбару». А потом ничего, привык и к
телефону. Точнее, к тому, что его нет и никогда не будет – по крайней мере,
здесь.
В сенях он включил свет, чего обычно не делал, заглянул в
чулан на предмет незваных гостей с пиками, перьями и прочими заточками, только
после этого прошёл в комнату.
С водки – с полей…
И первым делом, не снимая кобуры, вытащил из холодильника
початую бутылку водки и недоеденную тушёнку. Воткнул вилку в содержимое банки,
набулькал в стакан граммов сто пятьдесят. А пальчики-то, кстати, дрожат… Да,
брат, не каждый день чуть ли не на твоих глазах убивают человека. К тому же,
человека принёсшего ниточку к раскрытию тайны. К тому же, принёсшего эту
ниточку не кому-нибудь, а именно те бе…
Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без остатка
выветрился – ещё б ему не выветриться после эдаких-то событий, а чтобы привести
мысли в какое-то подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.
