Устав без пользы елозить по траве, Маша свою ненависть и
злость вложила в ругательства, и слова «лидер», «петух», «козёл» были чуть ли
не самыми невинными из тех, которыми она осыпала урку. Впрочем, тем она
добилась эффекта прямо противоположного желаемому.
Похоже, она доставляла оседлавшему её уголовнику прямо-таки
райское наслаждение покруче всяких «баунти».
– А хороша бикса! Ишь как чешет по-нашему! Я её всю
ночь готов мочалить, с короткими антрактами на перекур. А буфера-то сочнявые…
Болек с треском рванул свитер на её груди и запустил лапу
под шерсть. Маша рывком приподняла голову и попробовала укусить зэка за руку.
Не достала.
– Прыткая биксочка! Эх… Лифчик мешает сеансу
набраться… – И с этими словами Болек ловко вытащил из-за голенища сапога
заточку.
– Не дёргайся, а то напорешься, – предупредил её
Болек и одним взмахом бритвенно заточенной стали разрезал тонкое бельё. –
У-у, ништяк! Ништяк! – сладострастно застонал он, возя рукой под свитером.
– Ты смотри, не очень-то увлекайся, Болек, твой номер
не первый, – как бы в шутку предупредил Шуруп, но Карташ не сомневался,
что этот паханчик очень серьёзно относится к своему первенству во всём.
«В живых, ясное дело, они не намерены оставлять
никого. – Карташ размышлял отрешённо, словно речь шла не об их собственных
жизнях, а о дурацком американском триллере по телеку у старухи
Кузьминичны. – Вопрос лишь в том, можно ли оттянуть расправу на как можно
более долгое время… Чем дольше по времени будет отсрочка, тем больше шансов
выкрутиться…»
Странно, но страха он не чувствовал. Злость – да,
первобытную, яростную злость, когда готов рвать соперника руками, выдавливать
ему глаза, бить и бить, получая острое, пронизывающее наслаждение, ощущая, как
выходит под твоими кулаками из врага жизнь… А страха почему-то нет.
Может потому, что чутьё угадывает – есть, есть у них шанс.
Есть. Надо только правильно его разыграть.
Может быть… Может быть, Машу спасти от изнасилования и не
удастся. Похоть, от которой слепнут и глохнут, похоть зэков, годами не знавших
женщин, сдержать словами невозможно, а кроме слов ничего в его распоряжении
пока нет, тут уж придётся, мать вашу так, смириться, успокоив себя, насколько
это возможно, тем, что потом, потом им всё припомнишь, по полной программе – но
зато можно попробовать спасти Маше жизнь… ну и себе тоже, если получится.
Унижение, в конце концов, можно пережить – а вот смерть пережить пока ещё
никому не удавалось.
То, что они сейчас не набросились на неё оголодавшим
зверьём, за это надо сказать спасибо их паханчику, к женскому телу не рвущемуся.
Вероятно, не очень-то ему к этому телу и надо.
Он уже в возрасте, чуть ли не полжизни провёл за решётками и
колючками, а это здоровья, увы, никак не прибавляет. Да ещё за время
многолетних отсидок, наверное, вконец отвык от женщин – зато пристрастился к
молоденьким пидерам. Подобное не редкость среди зэков, отмотавших большие
срока. Возможно, он сейчас просто держит форс. Даже скорее всего, именно так и
есть. Потом, повыдрючившись: «Я должен отыметь её первым, право первой ночи
моё», – он, в виде величайшей милости, уступит свою очередь Болеку и
остальным. А потом, сказавши: «Я четвёртым не бываю, я отымею своих баб на
воле», – этот Шуруп – типа красиво, так он посчитает, – отойдёт в
сторону…
Однако рассуждения – это одно, эмоции же диктуют своё. И
смотреть, как этот ублюдок лапает Машу грязными руками, Карташ больше не мог. А
руки Болека уже шарили ниже талии девушки, уже расстегнули «молнию» на её
джинсах…
– Эй, Шуруп, скажи сявке, чтобы оставил девчонку.
– Ты, начальник, никак забыл, что откомандовал своё, –
дёрнулся в его сторону Шуруп. – Здеся ты зэка, а я тебе начальник… А что
погоняло моё не забыл, хвалю.
– А ты никак собрался подохнуть в тайге? И уморить
вместе с собой своих этих бакланов? Только я один знаю дорогу отсюда.
– Да, вот ты, начальник, нам и расскажешь, как отсюда
выйти, – как о чём-то само собой разумеющемся высказался рыжий хлопец с
автоматом на коленях, на «бакланов» ничуть не обидевшись. – И покажешь.
– Прав Угрюмый, ох прав, – сказал Шуруп. –
Когда твои ручонки, начальник, отнимутся, когда кровушка в жилках
застоится, – а это бо-ольно! – ты крепко задумаешься за жизнь свою не
праведную, мусорскую. А когда поджаривать начнём да на ремни резать, всё нам
напоёшь, начальник, сам себя обгоняя.
– А если не буду? – негромко сказал Алексей. –
Ну вот прикинь, что не буду! Если с этой девочкой что-то случится, ты из меня
слова не вытянешь. И знаешь почему? Потому что мне будет приятно. Приятно от
того, что хороню вас, сучар гнилых, своим молчанием. А долго вам меня мучить не
придётся. Сердечко у меня слабое, боль я переношу плохо, так что загнусь
быстро, не сомневайся.
Кажется, слова Карташа Шурупа не проняли нисколько:
– Тогда твой дружок ссученный напоёт нам ту же песню.
– Да ты чё, он же не знает ни хрена! Ты сам подумай:
знал бы, разве б пошёл с нами?
– А куда вы, собственно, ползёте? – задал Шуруп
вопрос, которой, будь он чуть умнее, задал бы первым делом.
– Он всё нам скажет – и куда идёт, и как нам туда
пройти, когда бабу его резать начнём. Сначала наплачется, глядючи на то, как
его тёлку натягивают во все дыры, а когда кромсать её станем, быстренько запоёт
соловьём, – сказал Угрюмый, почесав щетинистый подбородок.
– Да, расскажу, – кивнул Карташ, из последних сил
сохраняя лицо. – Много чего тебе, падаль, расскажу… Только тебе же и
проверять предстоит, учти. И увязнешь ты со своей проверочкой в болотах
навсегда. Сдохнешь от голода и гнуса. Очень скоро вы начнёте жрать друг друга,
это я тебе как доктор говорю, – а тебя, Дашенька, «коровой» назначат
первым, потому как ты самый упитанный. Мясцо молодое, аппетитное…
Угрюмый словно нехотя слез с пенька, подошёл к пленнику и
носком прохаря больно двинул Карташу под рёбра. Мир для Алексея на миг исчез. А
когда вернулась способность видеть, Угрюмый уже вновь восседал на своём месте.
– А если он прав, Шуруп? – напомнил о себе
философ-костровой, лицо азиатской национальности. – Надо бы прежде
разобраться, что к чему, с остальным мы всегда успеем…
Карташ обрадовался, даже боль несколько отступила. Первое
зерно сомнений и раздора проклюнулось, этого он и добивался, надо развивать
успех…
– Да врёт он, – возразил вожак. – Жизнь себе
купить хочет. А покупать-то не на что, да, начальник? Ты тоже ведь заплутал
тута?
– Зырь, босота! – вдруг дурным голосом прорал
Болек. – Чего я у крали на кармане надыбал!
И держа что-то в ладонях, как пойманную птицу, он понёс
находку на показ паханчику.
– Эт-то что такое? – Шуруп положил на раскрытую
пятерню квадратную чёрную коробочку, которую можно было бы принять за
пудреницу, если б не мигающая с секундным интервалом крохотная красная
лампочка. Карташ смотрел во все глаза, недоумевая, если честно, вместе с
урками.
