— Да.
— Хаджи Муратов, это вы? — спросил Виктор
Степанович, не уверенный, что односложно отвечавший человек достаточно знает
русский. — Я не стану вести с вами переговоры до тех пор, пока все
больные и медперсонал не будут освобождены. Вы меня поняли?
Молчание.
— Вместо всех этих людей предлагаю в заложники
себя, — сказал Лорис-Меликов, отчетливо выговаривая каждое слово.
Тут он вспомнил, что не так давно один из политиков в
предвыборной ажитации уже предлагал обменять себя на всех кавказских пленников
чохом, и поспешил добавить:
— Это не демагогия, Муратов. Я приду к вам, а
вы откроете двери и всех отпустите. В обмен на девятьсот гражданских лиц
вы получите премьер-министра России. Выгодная сделка, соглашайтесь. И тогда я
выслушаю все ваши требования.
В запечатанном конверте лежал приказ, составленный еще в
самолете: через десять минут после того, как из больницы выйдет последний
заложник, нанести по зданию бомбовый удар и вперед, на штурм. Под обломками
погибнут все злодеи, а вместе с ними и Виктор Степанович Лорис-Меликов, но
после этого ни один террорист больше не посмеет брать российских подданных в
заложники. Никогда.
Хаджи подумал: вот оно — чудо, явленное Аллахом. Честь будет
спасена, и сдаваться не придется. Еще повоюем. Подумал и так: если бы все министры
Белого Царя были, как этот, то, может, и независимости не нужно. Вслух же
сказал:
— Воины Ислама за женщин и больных не прячутся.
Придержи своих шакалов, чтоб не стреляли. А сам не приходи. Зачем ты мне?
6
Последним из ворот вышел главврач — это было в 18.07.
Он немного постоял, обернувшись к больничному корпусу, словно хотел с ним
попрощаться, и бегом пересек пустую площадь.
В 18.30 начался обстрел, потом бомбардировка. Бой
же шел еще много часов — сражались сначала на первом этаже, потом на втором, на
третьем, на четвертом и наконец на крыше.
Была уже глубокая ночь, когда в актовый зал гимназии, где
расположился Временный штаб, вошел уездный воинский начальник и с поклоном
поставил на стол перед Лорис-Меликовым отрезанную голову Хаджи Муратова.
— Ваше высокопревосходительство, живых ни одного не
взяли, — развел руками генерал.
Голова абрека была сверху бритая, а снизу заросшая густой
черной бородой. Открытые глаза оказались голубыми. Они свирепо смотрели куда-то
сквозь премьер-министра, но в целом мертвое лицо выглядело спокойным и
даже, пожалуй, безмятежным.
East is East, West is West, печально подумал
Виктор Степанович, которого второе рождение настроило на поэтический лад.
Очевидно, придется отпустить этих диких детей гор на волю. Пусть живут себе, как
хотят. Насильно мил не будешь.
Спаситель отечества
— …Поднимется мускулистая рука миллионов трудового
мещанства и колхозного батрачества, и прогнивший режим отправится на свалку
истории!
Про «мускулистую руку миллионов» Зиновий Андреевич вставил
нарочно, превосходно понимая, что делегатам съезда это пакостное
словосочестание придется по сердцу, а вот в подсознании телезрителей,
травмированном гимназической программой, отзовется смутным отголоском чего-то
давно забытого, но неприятного.
Сел на место под гром аплодисментов и скандирование
«Ленин-партия-Андреич!» Сосед по президиуму, председатель думского комитета по
борьбе с внутренними и внешними врагами, пожал оратору руку, а потом, не
совладав с чувствами, еще обнял его и поцеловал. «Молоток, Андреич, вставил дерьмократам», —
шепнул он, брызгая слюной и пуча истероидные глаза.
Зиновий Андреевич украдкой вытер руку о полу сюртука. От
потных рукопожатий партийных товарищей на правой ладони высыпала нервная
экзема, а от их большевистских поцелуев с губ неделями не сходил герпес.
Проклятое интеллигентское чистоплюйство — так и не изжил, за столько-то
лет.
Непременный секретарь осмотрел залу с нескрываемым
отвращением — знал, что товарищи по партии воспримут его всегдашнюю брезгливую
мину как проявление суровой принципиальности. Ну и физиономии, подумал он,
скользя взглядом по распаренным лицам делегатов. Упыри какие-то. Тысячу раз
прав Ортега-и-Гассет: самоподавление личности во имя ложно понятых
коллективистских ценностей приводит к вырождению нации. О, ненавистный большевизм,
чума двадцатого века, долго еще ты будешь сосать кровь из многострадальной
плоти моего народа?
Когда двадцать лет назад Зиновий Андреевич, интеллигент в
восьмом поколении, объявил домашним, что собирается стать членом КПСС, от него
ушла жена, специалистка по Лотреамону, отец-профессор его проклял, а мать
вдруг зачастила в церковь и все молилась за просветление заблудших и
вразумление неразумных. И сколько ни доказывал Зиновий Андреевич дорогим людям,
что коммунистического дракона можно уничтожить только изнутри, сделавшись одной
из его огнедышащих голов, они не желали слушать. Было горько, больно, обидно.
Но великая цель требовала великих жертв.
И никому ведь не расскажешь, сколько сил потратил Зиновий
Андреевич и его единомышленники, такие же патриоты и мученики идеи с
партбилетом в кармане и постылым талоном в райкомовский (позднее обкомовский и
цековский) распределитель, чтобы свершить чудо из чудес — расшатать и повалить
тоталитарного колосса.
Герой любимого сериала Зиновия Андреевича штандартенфюрер
Штирлиц 23 февраля втайне от сослуживцев по Имперскому управлению
безопасности отмечал свой любимый праздник — День Красной Армии, а непременный
секретарь Российской большевистской партии каждый год 19 августа, в
сладостную годовщину великого Армагеддона, выпивал в одиночку бутылку «Вев
Клико».
Тогда, в 91-ом, его единомышленники вышли из КПСС,
решив, что их свяшенный долг выполнен. Зиновий Андреевич смотрел им вслед с
тоской и завистью. Счастливцы, теперь они были уважаемыми членами общества,
читали лекции в Гарвардах, непринужденно цитировали Мандельштама и пели
под гитару Галича. Что ж, у каждого свой путь. Зиновию Андреевичу выпал самый
кремнистый, но зато и самый важный. У него была своя миссия, свой крест — стать
главной башкой поверженного, но все еще могучего и смертельно опасного
чудовища.
Если в вандемьере 93-его хилое российское народовластие и
удержалось на плаву, то лишь благодаря лидеру оппозиции. Ценой титанических
усилий, идя на чудовищный риск, Зиновий Андреевич переиграл, перехитрил,
переболтал ЦК и не дал-таки своим рвавшимся в бой соратникам
присоединиться к мятежу красных полковников.
А еще большая опасность подстерегала Россию на прошлых
императорских выборах, когда за три месяца до голосования большевиков
поддерживали 92 % избирателей. Горькая ирония заключалась в том, что
дорогая сердцу Зиновия Андреевича демократия должна была пасть жертвой
собственных завоеваний — несчастные, темные соотечественники, дети и внуки
крепостных, твердо вознамерились отдать свои голоса вчерашним притеснителям.
Надежды на избавление почти не было.
