Вот когда Зиновий Андреевич развернулся во всем своем
блеске! Он проявил такую феерическую доблесть, перед которой меркли двенадцать
подвигов Геракла.
Первым делом отправился в Цюрих, якобы на экскурсию по
ленинским местам. На самом же деле лег в клинику, чтобы сделать трудную
пластическую операцию, в результате которой обзавелся неаппетитнейшей
бородавкой на носу. С этим украшением, повергавшим в трепет прекрасную половину
избирателей, Зиновий Андреевич объехал всю империю. Произносил идиотские речи,
неграциозно плясал вприсядку и даже, подобно чеховскому персонажу, распевал
песни сильным, но несказанно противным голосом. Одну активистку из Города
Невест при ритуальнои партийном лобзании укусил за губу до крови, а
фотографируясь с октябрятами, исподтишка щипал бедняжек за пухлые попки,
добиваясь, чтобы малютки заплакали и стали рваться от злого лысого дядьки.
Предвыборное турне увенчалось грандиозным успехом — Зиновию Андреевичу
удалось-таки распугать большевистский электорат, и многострадальная, горячо
любимая Россия получила четырехлетнюю передышку.
Тут ведь каждый год, каждый месяц был на вес золота. Время,
все решало время. Только бы подросло новое поколение, не изуродованное страхом,
двойным стандартом и культом Павлика Морозова. Иногда непременный секретарь
чувствовал себя тем самым героическим голландским мальчиком, который держится
из последних сил, закрыв своим слабым тельцем прореху в дамбе. А
в особенно трудные минуты (ведь есть же предел силам человеческим!) —
героическим спартанским мальчиком, в живот которого вгрызается безжалостный
лисенок.
Гораздо легче было бы достичь поставленной цели, если б не
безумные, не поддающиеся разумению действия демократической власти. Власть
делала все, чтобы свести усилия Зиновия Андреевича на нет. Сначала он негодовал
и сетовал, а потом вдруг словно пелена упала с глаз. Все оказалось просто и
ясно.
Глупости и преступления, совершаемые под прикрытием
высочайшего имени, со всей очевидностью свидетельствовали, что демократической
партией руководит такой же глубоко законспирированный штандартенфюрер, втайне
работающий на дело большевизма. И теперь участь России зависела от того, кто из
двух Штирлицев окажется предприимчивей и хитрее — красный снаружи, но белый
внутри Зиновий Андреевич или его белый снаружи, но красный внутри vis-а-vis.
А между тем благословенная передышка заканчивалась,
надвигалось новое испытание, опять над отечеством сгущались предвыборные тучи,
и в небе высверкивало грозными сполохами.
Тот, другой Штирлиц нанес ряд мощных и неожиданных ударов.
Подорвал авторитет правительства, безо всяких видимых
резонов разогнав за год четыре чудеснейших министерства.
Повалил и растоптал едва-едва начинавшую крепнуть
национальную валюту.
Умудрился сделать так, что перед парламентскими выборами
власть осталась вообще без собственной партии.
Наконец, снова вздумал завоевать Чечню, отлично зная, что с
этим гиблым делом не справились даже такие орлы, как Ермолов с Паскевичем.
Но и Зиновий Андреевич не дремал. Он составил свой
собственный план большевистской Цусимы — и не только составил, но уже и
приступил к его осуществлению.
В результате тончайшей, многоходовой интриги удалось
разделить единый большевистский поток на несколько ручьев. Главная каверза
здесь таилась в самой идее выбора, вещи несовместной с коммунистическим
одномыслием. Теперь тугодумным сторонникам большевизма предстояло выбирать, за
кого отдать голос: за «Союз патриотов-коммунистов», за блок «К победе
ленинизма» или за «Движение большевиков-ленинцев»? Но ведь для этого
придется сравнивать, думать. А размышление — для коллективистских ценностей
процесс архиопасный, могущий Бог весть куда завести.
В столице исход выборов был предрешен. Вожак московского
пролетариата (страстный читатель Хайдеггера и еще более непримиримый враг
коммунизма, чем сам Зиновий Андреевич) обещал в канун рокового дня выпустить
своих седовласых фурий, чтобы прошли по Тверской, стуча кастрюлями и
понося молодежь, очкастых, бородатых и евреев. (Согласно достоверным
статистическим исследованиям, эти четыре отчасти совпадающие категории,
составляли 65,34 % московских избирателей.)
Был и еще один стратегический козырь — на самый крайний
случай. В прошлом месяце Зиновий Андреевич инкогнито совершил путешествие
в Амстердам, где провел в квартале «красных фонарей» омерзительную ночь с
проституткой-трансвеститом. Встреча, от одного воспоминания о которой Зиновия
Андреевича кидало в холодный пот, была снята на пленку. Если уж совсем не будет
другого выхода, перед вторым туром императорских выборов придется подбросить
эту запись в редакцию «Московского богомольца» или на главный телевизионный
канал. Сам Зиновий Андреевич при этом, конечно, погибнет, растерзанный
товарищами по партии, но Россия получит жизненно важную отсрочку еще на
четыре года. Что такое жизнь одного человека по сравнению с судьбой Родины.
Съезд подходил к концу. Все встали и запели партийный гимн.
Зиновий Андреевич придвинулся к микрофону, поправил пенсне и с искренним
чувством подхватил, вкладывая в ненавистные слова совсем иной смысл:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим…
Тефаль, ты думаешь о нас
Точным движением иллюзиониста Ягкфи сдернул со стеклянного
куба белую драпировку, и взорам попечительской комиссии предстало последнее
творение главного столичного ваятеля.
После долгой, по меньшей мере минутной паузы
генерал-губернатор спросил, насупя редкие белесые бровки:
— Это у тя че?
— Она самая, — чуть покраснев, ответил
Ягкфи. — Триумфальная арка в честь 55-летия Великой Победы. Хороша, да?
Его превосходительство сделался сначала багровым, потом
сизым и под конец даже лиловым.
— Ты че? — медленно проговорил он, начиная сильно
сердиться. — Ты, блин, че-? Ты на чью мельницу? Ты, генацвали, меня совсем
за сявку держишь? Мало мне твоей дули на Крымской! Чтоб я перед выборами
заместо Василия Блаженного поставил на Красной площади вот эту… эту…
Генерал-губернатор задохнулся, так и не найдя достойного
определения для творения президента Императорской академии изящных художеств.
Ягкфи быстро обвел взглядом сидящих за столом и понял, что
дело плохо. Лице, у попечителей были потерянные, а заместитель
генерал-губернатора по строительству, утонченная душа и поклонник югендстиля,
застроивший всю Древнепрестольную чудесными зданиями а-ля Сецессион, кажется,
был близок к обмороку.
