Но что поразило Ренисенб — это выражение лица Нофрет. Да,
поразило и напугало. Нофрет не рассердилась. Наоборот, взгляд у нее был
почему-то торжествующим, а рот снова растянулся, как у разозлившейся кошки, в
довольной усмешке.
— Спасибо, Кайт, — сказала она. И вошла в дом.
3
Что-то мурлыча про себя и полузакрыв глаза, Нофрет позвала
Хенет.
Хенет прибежала, остановилась пораженная, заохала… Нофрет
велела ей замолчать.
— Разыщи Камени. Скажи ему, чтобы принес палочку, которой
пишут, и папирус. Нужно написать письмо господину.
Хенет не сводила глаз со щеки Нофрет.
— Господину?.. Понятно… — И, не выдержав, спросила:
— Кто это сделал?
— Кайт, — тихо улыбнулась Нофрет, вспоминая происшедшее.
Хенет покачала головой, цокая языком.
— Ах, как дурно, очень дурно… Об этом обязательно надо
сообщить господину. — Она искоса поглядела на Нофрет. — Да, Имхотепу следует об
этом знать.
— Мы с тобой, Хенет, мыслим одинаково… — ласково произнесла
Нофрет. — По-моему тоже, господину следует об этом знать.
Она сняла со своего одеяния оправленный в золото аметист и
положила его в руку Хенет.
— Мы с тобой, Хенет, всем сердцем печемся о благополучии
Имхотепа.
— Нет, я этого не заслужила, Нофрет… Ты чересчур
великодушна… Такой прекрасной работы вещица!
— Имхотеп и я, мы оба ценим преданность.
Нофрет улыбалась, по-кошачьи щуря глаза.
— Приведи Камени, — сказала она. — И сама приходи вместе с
ним. Вы с ним будете свидетелями того, что произошло.
Камени явился без большой охоты, хмурый и недовольный.
— Ты не забыл, что тебе велел Имхотеп перед отъездом? —
свысока обратилась к нему Нофрет.
— Нет, не забыл.
— Сейчас настало время, — продолжала Нофрет. — Садись, бери
чернила и палочку и пиши, что я скажу. — И, поскольку Камени все еще медлил,
нетерпеливо добавила:
— То, что ты напишешь, ты видел собственными глазами и
слышал собственными ушами, и Хенет тоже подтвердит все, что я скажу. Письмо
следует отправить немедленно и никому про него не говорить.
— Мне не по душе… — медленно возразил Камени.
— Я не собираюсь жаловаться на Ренисенб, — метнула на него
взгляд Нофрет. — Она глупое и жалкое создание, но меня она не пыталась обижать.
Тебя это удовлетворяет?
Бронзовое лицо Камени запылало.
— Я об этом и не думал…
— А по-моему, думал, — тихо сказала Нофрет. — Ладно,
приступай к выполнению своих обязанностей. Пиши.
— Пиши, пиши, — вмешалась Хенет. — Я очень огорчена тем, что
произошло, очень. Имхотепу непременно следует об этом знать. Пусть
справедливость восторжествует. Как ни трудно, но человек обязан выполнять свой
долг. Я всегда так считала.
Нофрет беззвучно рассмеялась.
— Я в этом не сомневалась, Хенет. Ты неизменно выполняешь
свой долг! А Камени будет делать свое дело. Я же.., я буду поступать, как мне
хочется…
Но Камени все еще медлил. Лицо у него было мрачное, почти
злое.
— Не нравится мне это, — повторил он. — Нофрет, лучше бы
тебе не спешить и сначала подумать.
— Ты смеешь говорить это мне?
Ее тон задел самолюбие Камени. Он отвел взгляд, лицо его
окаменело.
— Берегись, Камени, — тихо произнесла Нофрет. — Имхотеп
полностью в моей власти. Он слушается меня и.., пока тобой доволен… — Она
многозначительно умолкла.
— Ты мне угрожаешь, Нофрет? — спросил Камени.
— Возможно.
Мгновение он со злостью смотрел на нее, затем склонил
голову.
— Я сделаю, что ты скажешь, Нофрет, но думаю, тебе придется
об этом пожалеть.
— Ты угрожаешь мне, Камени?
— Я предупреждаю тебя…
Глава 8
Второй месяц Зимы, 10-й день
1
День шел за днем, и Ренисенб порой казалось, что она живет
как во сне.
Дальнейших робких попыток подружиться с Нофрет она не
предпринимала. Теперь она ее боялась. В Нофрет было что-то такое, чего Ренисенб
не могла понять.
С того дня, когда произошла ссора во дворе, Нофрет
изменилась. В ней появилась какая-то странная удовлетворенность, ликование,
которые были непостижимы для Ренисенб. Иногда ей думалось, что смешно и глупо
считать Нофрет глубоко несчастной. Нофрет, казалось, была довольна собой и всем,
что ее окружало.
А в действительности все вокруг Нофрет изменилось, и
определенно не в ее пользу. В первые дни после отъезда Имхотепа Нофрет
намеренно, по мнению Ренисенб, сеяла вражду между членами их семьи и преуспела
в этом.
Теперь же все в доме объединились против пришелицы.
Прекратились ссоры между Сатипи и Кайт. Сатипи перестала ругать вконец
растерявшегося Яхмоса. Себек стих и хвастался куда меньше. Ипи стал вести себя
более уважительно к старшим братьям. В семье, казалось, воцарилось полное согласие,
но оно не принесло Ренисенб душевного спокойствия, ибо породило стойкую скрытую
неприязнь к Нофрет.
Обе женщины, Сатипи и Кайт, больше с ней не ссорились — они
ее избегали. Не затевали с Нофрет разговоров и, как только она появлялась во
дворе, тотчас подхватывали детей и куда-нибудь удалялись. И в то же время в
доме стали случаться мелкие, но странные происшествия. Одно льняное одеяние
Нофрет оказалось прожженным чересчур горячим утюгом, а другое запачкано
краской. За ее одежды почему-то цеплялись колючки, а возле кровати нашли
скорпиона. Еда, которую ей подавали, была то чересчур переперчена, то в нее
вовсе забыли положить специи. А однажды в испеченном для нее хлебе очутилась
дохлая мышь.
Это было тихое, мелочное, но безжалостное преследование —
ничего очевидного, ничего такого, к чему можно было бы придраться, — одним
словом, типичная женская месть.
Затем, в один прекрасный день, старая Иза призвала к себе
Сатипи, Кайт и Ренисенб. За креслом Изы уже стояла Хенет, качая головой и
заламывая руки.
— Чем, мои умные внучки, — спросила Иза, вглядываясь в
женщин с присущим ей ироническим выражением на лице, — объяснить, что одежды
Нофрет, как я слышала, испорчены, а ее еду нельзя взять в рот?
