Сатипи и Кайт улыбнулись. Улыбка их отнюдь не грела душу.
— Разве Нофрет тебе жаловалась? — спросила Сатипи.
— Нет, — ответила Иза и сдвинула набок накладные волосы,
которые она носила даже дома. — Нет, Нофрет не жаловалась. Вот это-то меня и
беспокоит.
— А меня нет, — вскинула свою красивую голову Сатипи.
— Потому что ты дура, — заметила Иза. — У Нофрет вдвое
больше ума, чем у каждой из вас…
— Посмотрим, — усмехнулась Сатипи. Она, по-видимому,
пребывала в хорошем настроении и была довольна собой.
— Зачем вы все это делаете? — спросила Иза. Лицо Сатипи
отвердело.
— Ты старый человек, Иза. Не хотелось бы говорить с тобой
непочтительно, но то, чему ты уже не придаешь значения, остается важным для
нас, ибо у нас есть мужья и малые дети. Мы решили взять дело в свои руки и
наказать женщину, которая пришлась нам не ко двору и не по душе.
— Отличные слова, — сказала Иза. — Отличные. — Она
хихикнула. — Только не все годится, что говорится.
— Вот это верно и умно, — вздохнула Хенет из-за кресла.
Иза повернулась к ней.
— Хенет, что говорит Нофрет по поводу происходящего? Ты ведь
знаешь. Все время крутишься при ней.
— Так приказал Имхотеп. Мне это противно, но я обязана
выполнять волю господина. Не думаешь же ты, я надеюсь…
— Мы все это знаем, Хенет, — прервала ее нытье Иза. — Что ты
всем нам предана и что тебя мало благодарят. Я спрашиваю, что говорит по этому
поводу Нофрет?
— Она ничего не говорит, — покачала головой Хенет. — Только
улыбается.
— Вот именно. — Иза взяла с блюда, что стояло у ее локтя,
ююбу, внимательно осмотрела и только потом положила себе в рот. А затем вдруг
резко и зло сказала:
— Вы дуры, все трое. Власть на стороне Нофрет, а не на
вашей. Все, что вы делаете, ей только на пользу. Могу поклясться, что ваши
проделки даже доставляют ей удовольствие.
— Еще чего, — возразила Сатипи. — Нофрет одна, а нас много.
Какая у нее власть?
— Власть молодой красивой женщины над стареющим мужчиной. Я
знаю, о чем говорю. — И, повернув голову, Иза добавила:
— И Хенет понимает, о чем я говорю.
Верная себе Хенет принялась вздыхать и заламывать руки.
— Господин только о ней и думает. Что естественно, вполне
естественно в его возрасте.
— Иди на кухню, — приказала Иза. — И принеси мне фиников и
сирийского вина, да еще меду.
Когда Хенет вышла, старуха сказала:
— Я чувствую, что замышляется что-то дурное, чую по запаху.
И всем этим заправляешь ты, Сатипи. Так будь же благоразумна, коли считаешь
себя умной. Не лей воду на чужую мельницу!
И, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза.
— Я вас предупредила — теперь уходите.
— Власть на стороне Нофрет, еще чего! — тряхнула головой
Сатипи, когда они очутились возле водоема. — Иза уже такая старая, что в голову
ей приходят совсем несуразные мысли. Власть на нашей стороне, а не у Нофрет. Не
будем делать ничего такого, что дало бы ей возможность жаловаться на нас с
доказательствами в руках. И тогда скоро, очень скоро она пожалеет, что вообще
приехала сюда.
— Какая ты жестокая! — воскликнула Ренисенб. Сатипи
язвительно проговорила:
— Не притворяйся, будто любишь Нофрет, Ренисенб.
— А я и не притворяюсь. Но в тебе столько злости!
— Я забочусь о моих детях и о Яхмосе. Я не из тех, кто
терпит оскорбления. У меня есть чувство собственного достоинства. И я с
удовольствием бы свернула этой женщине шею. К сожалению, это нелегко сделать.
Можно навлечь на себя гнев Имхотепа. Но, по-моему, кое-что придумать можно.
2
Копьем, вонзившимся в рыбу, влетело в дом письмо.
Ошеломленные, в полном молчании, Яхмос, Себек и Ипи слушали,
что читал им Хори, разворачивая свиток папируса.
— «Разве я не говорил Яхмосу, что возлагаю на него вину за
всякую обиду, чинимую моей наложнице? Отныне, покуда ты жив, мы друг другу
враги. Я буду стоять против тебя, а ты — против меня. Отныне тебе не место в
моем доме, ибо ты не выказал должного почтения моей наложнице. Ты мне больше не
сын, не плоть моя. Равно как Себек и Ипи не сыновья мне, не плоть моя. Каждый
из вас сотворил зло моей наложнице, чему свидетели Камени и Хенет. Я изгоню вас
из дому всех, с детьми и женами! Я был вам кормильцем и защитою, отныне не
стану кормить и защищать!»
Хори помолчал, а затем продолжал:
— «Имхотеп, жрец души умершего, обращается к Хори. О ты, кто
верно служит мне, пребываешь ли ты во здравии и благополучии? Передай мои
благопожелания моей матери Изе и дочери Ренисенб, передай слова приветствия
Хенет. Правь моим хозяйством, пока я не вернусь домой, и тем временем составь
грамоту, согласно которой наложница Нофрет отныне, как жена моя, обретает право
владеть вместе со мной всем, что я имею. Ни Яхмоса, ни Себека я не возьму в
совладельцы и не буду им больше опорою, ибо обвиняю их в том, что они причинили
зло моей наложнице! Содержи все в сохранности, пока я не вернусь. Как горько,
когда сыновья хозяина дома дурно относятся к его наложнице! Что же до Ипи, то
предупреди его, что если он причинит хоть малейший вред моей наложнице, он тоже
покинет мой дом».
Молчание всех словно парализовало. Затем в порыве ярости с
места сорвался Себек.
— В чем дело? Что стало известно отцу? Кто это ему
насплетничал? Мы этого не потерпим! Отец не имеет права лишать нас наследства и
отдавать все свои владения наложнице!
— По закону он волен распоряжаться своим имуществом как ему
заблагорассудится, — мягко объяснил Хори, — хотя, конечно, пойдут разные
разговоры и его будут обвинять в несправедливости.
— Она околдовала его! Эта вечно улыбающаяся змея заворожила
отца! — кричал Себек.
— Невероятно… Не могу поверить, — бормотал вконец
потрясенный Яхмос.
— Отец сошел с ума! — выкрикнул Или. — Эта женщина настроила
его даже против меня!
— Имхотеп, по его словам, скоро вернется, — спокойно сказал
Хори. — К тому времени его гнев, возможно, остынет; не думаю, что он поступит
так, как пишет.
В ответ раздался короткий и неприязненный смех. В дверях,
ведущих на женскую половину, стояла Сатипи и, глядя на них, смеялась.
— Значит, нам остается только ждать и надеяться, о мудрый
наш Хори?
