— И вправду, какое тебе дело?
— Если бы не Имхотеп, который по-настоящему ценит меня…
— Что, если бы не Имхотеп? — резко перебила ее Иза. — Ты
зависишь от Имхотепа, верно? Случись что-либо с Имхотепом…
— С Имхотепом ничего не случится! — в свою очередь перебила
ее Хенет.
— Откуда ты знаешь, Хенет? Разве в нашем доме так уж
небезопасно? Уже пострадали и Яхмос, и Себек.
— Это правда. Себек умер, а Яхмос чуть не умер…
— Хенет! — наклонилась вперед Иза. — Почему ты произнесла
эти слова с улыбкой?
— Я? С улыбкой? — Иза застигла Хенет врасплох. — Тебе это
приснилось, Иза! Разве я позволю себе улыбаться в такую минуту.., когда мы
говорим о смерти!
— Я вправду вижу очень плохо, — сказала Иза, — но я еще не
совсем ослепла. Иногда мне помогает луч света, иногда я прищуриваюсь и вижу
вполне сносно. Бывает, люди, убежденные, что я плохо вижу, в разговоре
перестают следить за собой и позволяют себе не скрывать своих истинных чувств,
чего при иных обстоятельствах ни за что бы не допустили. Поэтому спрашиваю тебя
еще раз: почему ты улыбалась такой довольной улыбкой?
— Твои слова возмутительны, Иза, возмутительны!
— А теперь ты испугалась!
— Кто же не ведает страха, когда в доме происходят такие
чудовищные события? — завизжала Хенет. — Мы все живем в страхе, потому что из
Царства мертвых нам на мучение возвратились злые духи. Но я-то знаю, в чем тут
дело: ты наслушалась Хори. Что он сказал тебе про меня?
— А что Хори известно про тебя, Хенет?
— Ничего… Лучше спроси, что известно мне про него.
Взгляд Изы стал напряженным.
— А что тебе известно?
— А, вы все презираете бедную Хенет! Вы считаете ее
уродливой и глупой. Но я-то знаю, что происходит! Я много чего знаю. Я знаю
все, что делается в этом доме. Может, я и глупа, но я соображаю, что к чему. И
вижу порой дальше, чем умники вроде Хори. Когда мы с Хори встречаемся, он
смотрит куда-то мимо меня, будто я вовсе и не существую, будто он видит не
меня, а что-то за моей спиной, а там на самом деле ничего нет. Лучше бы он
смотрел на меня, вот что я скажу! Он считает, что я пустое место, что я глупая,
но иногда глупые знают больше, чем умные. Сатипи тоже мнила себя умной, а где
она сейчас, хотелось бы мне знать?
И Хенет торжествующе умолкла. Потом почему-то встревожилась
и съежилась, пугливо поглядывая на Изу.
Но Иза, по-видимому, задумалась над собственными мыслями. На
лице ее попеременно отражалось то глубокое удивление, то страх, то
замешательство.
— Сатипи… — медленно и задумчиво начала она.
— Прости меня, Иза, — опять заныла Хенет, — прости, я просто
вышла из себя. Не знаю, что на меня нашло. Ничего подобного у меня и в мыслях
нет…
Вскинув глаза, Иза перебила ее:
— Уходи, Хенет. Есть у тебя в мыслях то, что ты сказала, или
нет, не имеет никакого значения. Но ты сказала нечто такое, что вызвало у меня
новые раздумья… Иди, Хенет, и предупреждаю тебя, будь осторожна в своих словах
и поступках. Хотелось бы, чтобы у нас в доме никто больше не умирал. Надеюсь,
тебе это понятно.
2
Вокруг один страх…
Во время беседы у водоема эти слова сорвались с губ Ренисенб
случайно. И только позже она поняла их смысл.
Она направилась к Кайт и детям, которые играли возле
беседки, но заметила, что сначала бессознательно замедлила шаги, а потом и
вовсе остановилась.
Ей было страшно подойти к Кайт, взглянуть на ее некрасивое
тупое лицо и вдруг увидеть на нем печать убийцы. Тут на галерею выскочила
Хенет, кинувшаяся затем обратно в дом, и возросшее чувство неприязни к ней
заставило Ренисенб изменить свое намерение войти в дом. В отчаянии она
повернулась к воротам, ведущим со двора, и столкнулась с Ипи, который шагал,
высоко держа голову, с веселой улыбкой на дерзком лице.
Ренисенб поймала себя на том, что не сводит с него глаз.
Ипи, балованное дитя в их семье, красивый, но своенравный ребенок — таким она
запомнила его, когда уезжала с Хеем…
— В чем дело, Ренисенб? Чего ты уставилась на Меня?
— Разве?
Ипи расхохотался.
— У тебя такой же придурковатый вид, как у Хенет.
— Хенет вовсе не придурковатая, — покачала головой Ренисенб.
— Она очень себе на уме.
— Злющая она, вот это мне известно. По правде говоря, она
всем давно надоела. Я намерен от нее избавиться.
— Избавиться? — прошептала она, судорожно глотнув ртом воздух.
— Дорогая моя сестра, что с тобой? Ты что, тоже видела злых
духов, как этот жалкий полоумный пастух?
— У тебя все полоумные!
— Мальчишка-то уж определенно был слабоумным. Сказать по
правде, я терпеть не могу слабоумных. Чересчур много их развелось. Небольшое,
должен признаться, удовольствие, когда тебе сплошь и рядом докучают тугодумы
братья, которые дальше своего носа ничего не видят! Теперь, когда их на пути у
меня нет и дело придется иметь только с отцом, увидишь, как все изменится! Отец
будет делать то, что я скажу.
Ренисенб подняла на него глаза. Он был красив и самоуверен,
больше чем всегда. От него веяло такой жизненной силой и торжеством, что она
даже удивилась. Самонадеянность, по-видимому, помогала ему пребывать в самом
радужном состоянии духа, не ведать страха и сомнений.
— Не оба наших брата убраны с пути, как ты изволил
выразиться. Яхмос жив.
Ипи посмотрел на нее презрительным и насмешливым взглядом.
— Думаешь, он поправится?
— А почему нет?
Ипи расхохотался.
— Почему нет? Хотя бы потому, что я так не думаю. С Яхмосом
все кончено — еще какое-то время он, может, и поползает по дому, посидит на
солнышке да постонает. Но он уже не мужчина. Он немного оправился, но, сама
увидишь, лучше ему не станет.
— Почему это? — рассердилась Ренисенб. — Лекарь сказал, что
через некоторое время он будет здоровым и сильным, как прежде.
— Лекари не все знают, — пожал плечами Ипи. — Они только
умеют рассуждать с умным видом да вставлять в свою речь непонятные слова.
Ругай, если угодно, коварную Нофрет, но Яхмос, твой дорогой Яхмос обречен.
— А ты сам ничего не боишься, Ипи?
