В последний раз Ренисенб попыталась убедить себя, что все
вершилось по воле духа Нофрет… Зло творила мертвая Нофрет… Или живая Хенет…
Хенет, презираемая, угодничающая, расточающая лесть…
Ренисенб вздрогнула, встрепенулась и медленно поднялась на
ноги. Больше ждать Хори она не может. Солнце вот-вот сядет. Почему он не
пришел? Она огляделась по сторонам и стала спускаться по тропинке вниз в
долину.
В этот вечерний час вокруг царила полная тишина. Как тихо и
красиво, подумала она. Что задержало Хори? Если бы он пришел, они могли бы
провести этот час вместе… Таких часов осталось немного. Скоро, очень скоро она
станет женой Камени…
Неужто она в самом деле собирается выйти замуж за Камени?
Потрясенная Ренисенб вдруг очнулась от оцепенения, в котором так долго
пребывала, будто пробудилась после страшного сна. Страх и неуверенность в себе,
по-видимому, настолько овладели ею, что она была готова ответить согласием на
любое предложение.
Но теперь она снова стала прежней Ренисенб, и если она
выйдет за Камени, то это случится только потому, что она сама этого пожелает, а
не потому, что так решили в семье. Камени с его красивым, вечно улыбающимся
лицом! Она любит его, правда? Поэтому и собирается стать его женой.
В этот вечерний час здесь наверху не было ни лжи, ни
неясности. И в мыслях не было смятения. Она — Ренисенб, она идет, глядя на мир
со спокойствием и отвагой, став опять сама собой. Разве не сказала она как-то
Хори, что должна одна спуститься по тропинке в час смерти Нофрет? Пусть ей
будет страшно, все равно она должна это сделать. Вот она и идет. Примерно в это
время они с Сатипи склонились над телом Нофрет. И опять же примерно в это время
Сатипи тоже спускалась по тропинке, потом вдруг обернулась — чтобы увидеть, как
ее догоняет судьба. И на том же самом месте. Что же услышала Сатипи, что
заставило ее вдруг обернуться? Шаги? Шаги… Но и сейчас Ренисенб слышала шаги —
кто-то шел за ней по тропинке.
Сердце ее взметнулось от страха. Значит, это правда! Нофрет
шла за ней вслед… Ее объял ужас, но шагов она не замедлила. И не бросилась
вперед. Она должна преодолеть страх, ибо совесть ее чиста…
Она выпрямилась, собралась с духом и, не сбавляя шага,
обернулась. И сразу ей стало легко. За ней шел Яхмос. Никакой не дух из Царства
мертвых, а ее родной брат. Он, наверное, был чем-то занят в поминальном зале
гробницы и вышел оттуда сразу следом за ней.
— О Яхмос, как хорошо, что это ты! — остановившись, радостно
воскликнула она.
Он быстрым шагом приближался к ней. И только она решила
поведать ему о своих глупых страхах, как слова замерли у нее на губах. Это был
не тот Яхмос, которого она знала — мягкий и добрый. Глаза его горели, он то и
дело облизывал пересохшие губы. Пальцы чуть вытянутых вперед рук скрючились как
когти.
Он смотрел на нее, и взгляд его, можно было не сомневаться,
был взглядом человека, который уже убивал и был готов на новое убийство. Его
лицо дышало торжеством жестокости и зла. Яхмос! Убийцей был Яхмос! Под маской
мягкого и доброго человека!
Она всегда была уверена, что брат любит ее. Но на этом
искаженном нечеловеческой злобой, торжествующем лице не было и следа любви.
Ренисенб вскрикнула — едва слышно, ни на что не надеясь. Наступила,
почувствовала она, ее очередь умереть. Ибо мериться силой с Яхмосом было
безрассудно. Здесь, где сорвалась со скалы Нофрет, где тропинка сужалась,
предстояло и ей встретить свою смерть.
— Яхмос! — В этот последний зов она вложила всю нежность,
которую всегда испытывала к старшему брату. Но напрасно. Яхмос лишь коротко
рассмеялся — тихим злорадным смехом. И бросился вперед — пальцы-когти
потянулись к ней, чтобы сомкнуться вокруг ее горла. Ренисенб припала к скале,
выставив вперед руки в тщетной попытке оттолкнуть его. К ней приближалась сама
смерть!
И вдруг послышался звук, слабый, похожий на звон натянутой
струны… В воздухе что-то просвистело. Яхмос замер, покачнулся и с воплем рухнул
ничком у ее ног. А она тупо смотрела, смотрела и не могла отвести глаз от
оперенья стрелы.
2
— Яхмос… Яхмос… — ошеломленно повторяла Ренисенб, словно
была не в силах поверить…
Она сидела у входа в грот, обитель Хори, и он все еще
поддерживал ее. Она не помнила, как он вел ее наверх. Она только, как
завороженная, с удивлением и ужасом повторяла имя брата.
— Да, Яхмос, — мягко подтвердил Хори. — Всякий раз это был
Яхмос.
— Но как? Зачем? Почему он? Ведь его самого отравили. Он
чуть не умер.
— Он знал, что делает. Знал, сколько выпить вина, чтобы не
умереть. И отхлебнул ровно столько, сколько было нужно, а потом прикинулся
отравленным. Только так, считал он, можно отвести от себя подозрение.
— Но не мог же он убить Ипи? Он был тогда еще так слаб, что
не держался на ногах.
— Он притворялся слабым. Помнишь, Мерсу сказал, что как
только яд выйдет, к нему тотчас вернутся силы? Вот так и случилось.
— Но зачем. Хори? Не могу понять, зачем?
Хори вздохнул.
— Помнишь, Ренисенб, однажды я говорил тебе о порче, которая
возникает внутри?
— Помню. Я только сегодня думала об этом.
— Ты как-то сказала, что с приездом Нофрет в доме поселилось
зло. Это было не совсем верно. Зло уже давно жило в сердцах членов вашей семьи.
Но с появлением Нофрет оно вылезло из укромных уголков на свет. Ее присутствие
вынудило его проявить себя. Кайт из нежной матери обратилась в безжалостную
волчицу, алчущую преимуществ для себя и своих детей. Веселый, обаятельный Себек
предстал хвастливым, распутным и слабовольным. Ипи, которого считали всего лишь
избалованным красивым ребенком, оказался интриганом и себялюбцем. Хенет уже не
могла скрыть за своей притворной преданностью лютой злобы. Властная Сатипи
показала себя трусливой. Имхотеп превратился в суетливого тщеславного деспота.
— Знаю, — Ренисенб закрыла лицо руками, — можешь мне не
объяснять. Я сама мало-помалу это поняла… Но почему, почему этому суждено было
случиться? Почему эта порча, как ты говоришь, должна была проявить себя?
— Кто знает? — пожал плечами Хори. — Быть может, в человеке
заложена способность к перерождению, и, если со временем он не становится
добрее и мудрее, в нем растет злое начало. А может, это произошло от того, что
жизнь обитателей этого дома была слишком замкнутой, обращенной лишь на самих
себя, они были лишены широты видения. А может, случилось то, что бывает с
растениями: заболевает одно, от него заражается другое, потом третье.
— Но Яхмос… Яхмос, он, казалось, совсем не изменился.
— Да, и именно в этом одна из причин, почему я стал его
подозревать. Ибо остальные члены семьи порой могли проявить характер, позволить
себе не скрывать своего истинного «я». Яхмос же, от природы робкий, легко
подчинялся власти других и не осмеливался восставать. Он любил Имхотепа и тяжко
трудился, чтобы угодить ему, а Имхотеп, ценя старшего сына за старательность,
считал его не достаточно умным и медлительным. И презирал его. Сатипи тоже
помыкала им и без конца подначивала. Чувство обиды, затаенное, но глубоко
ранившее, постепенно копилось, и чем более покорным он казался, тем больше рос
в его сердце протест.
