— Слава асам-заступникам, — пробормотал Олав. — Теперь точно будет мир…
Тела мертвых мужчин заняли свои места в Священной роще. Взлетали искры костров, ранний зимний вечер наползал на вечный лес, люди хранили молчание. Вот снова забили барабаны, с верховного жреца сняли праздничный рогатый шлем, а конунга закутали в шубу.
— Дизабло-от!!! — Взревели десятки глоток. — Эй, свободные люди Свеаланда! Праздник пришел! Всем девять дней праздновать! Никому не прикасаться к оружию! Никому не затевать ссор! Никому не поминать былое!
— Диза-блооот! — Тысячи рук взлетели вверх, бонды принялись обниматься прямо тут, у окровавленных сугробов.
К сладковатому дыму костров все явственнее примешивались ароматы жареного мяса и перебродившего эля. На главной площади, под шатрами всех ждало обильное угощение. Вслух это не говорилось, но все знали — принесенные в жертву животные тоже пойдут на стол, на радость уставшим путникам. Тысячи свеев со всех концов страны проделали долгий путь, чтобы как следует насладиться праздником.
Стоило Сверкеру разжать руку, как Даг кулем рухнул в снег.
— Что с ним? Эй, парень, ты жив?
— Даг, очнись, нам надо идти к жрецу! — Отец растирал сына снегом, хлопал по щекам, но ничего не помогало. Даг летал где-то очень далеко.
— Он выглядит так, будто сожрал дурной гриб, — рассудил Горм, пытаясь услышать сердце юного родича. Сердце билось, но медленно и неровно.
— Нам надо к жрецу, — беспомощно повторял Олав, пытаясь оживить обмякшее тело мальчика. — Мой сын должен учиться в храме…
Тем временем колесница Тора развернулась в обратный путь. Вспыхнули сотни факелов, заиграли флейты и кантеле. Праздничной процессии предстояло снова пройти под золотыми сводами, затем — обойти все дома в Упсале и все курганы со спящими в них героями. На это могла уйти вся ночь и завтрашний день. Возле каждого кургана предстояли песни и обильная выпивка. Чем больше слов, песен и выпивки — тем приятнее тому, кого до сих пор помнят друзья, дружинники и родичи. На третий день праздник обещал превратиться во всеобщий пир, куда уже без разбору пустят и финнов, преданных своим волшебным камням, и гаутов, и датских купцов, и даже тех, кто носит крест, — поклонников ужасного Белого Бога. Начиная с третьего дня праздника, хускарлы станут резать скот на малые жертвы своим любимым ванам земледелия. В такие дни даже бывшие враги становятся друзьями. Затем начнется праздничный тинг, и состязания на конях, и прочее веселье!
Даг так мечтал все это повидать, познакомиться со старыми боевыми товарищами Горма, а главное — попасть на беседу к самому верховному жрецу, но…
Вместо этого он бессильно валялся на спине и ловил ртом снежинки. Тул никак не мог услышать Дага, его везли на носилках, позади праздничной колесницы Тора. Перед белыми козлами богатеи швыряли на землю меха, люди попроще — рассыпали зерно. Музыканты надрывались изо всех сил. На громадных вертелах жарили сразу трех быков и поливали сверху пивом. Все громче, на всю Упсалу, раздавался женский смех и визг. Дизаблот обещал пройти радостно и принести щедрый урожай.
Дага бегом внесли в дом приемной матери Ингрид и уложили на лучшем гостевом месте.
— Не помогли твои снадобья, — упрекнул Горм хозяйку. — Давайте разденем его. Может, он замерз?
Даг хотел ответить, что ему не холодно, но не сумел разжать зубы. Его словно скрутило судорогой. Острая боль в животе утихла, зато ниже щиколоток он совсем не чувствовал ног. И это тупое одеревенение потихоньку поднималось все выше, к коленям…
— Ага, похоже на дурной гриб, — произнесла где-то рядом другая женщина. — Трюгге, живо беги за знахаркой!
— Все будет славно, все пройдет, — нашептывал Сверкер, баюкая своего любимого младшего родича. — Эх, волчонок ты наш… Чего ж ты нажрался? Вроде все вместе завтракали, да, Олав?
Северянин хмуро мерил залу широкими шагами.
— Откуда мне знать, вместе или нет? — огрызнулся он.
— Это что, я его отравила? — уперла руки в бока приемная мать Ингрид. — Ты вначале думай, Северянин, а потом — говори! Может, трясунец у него? Или грудь застудил?
— Никто тебя не обвиняет… — поморщился Олав. — Я такое уже видел раз… после дурных грибов.
Даг слышал их разговор, но участия принять не мог. Он точно знал, что ни разу не замерзал и в проруби не купался. Он вспоминал завтрак. Кушали все вместе. И вечером кушали все вместе. И за день до того…
Пиркке! Точно, Даг вспомнил и даже застонал от натуги, пытаясь протолкнуть воздух сквозь опухшее горло. Неужели коварная ведьмина служанка подсыпала ему в похлебку, когда они столовались у Сигурда Короткая Нога?
Неужели служанка вельвы?!
— Лежи, лежи тихо! — скомандовала знахарка, колдуя над ним с травами. — Парни, придержите его. А ты лежи, ничего не говори, не бойся. Сейчас кровь пустим немного, полегчает…
Но кровопускание не помогло. Как и нагретые тряпки, в которые знахарка пыталась обернуть мальчика. Онемение в ногах добралось уже до колен, голова не ворочалась, шея опухла, дыхательные пути превратились в узкую щелочку. Воздух с хрипом и клекотом пробегал по этой щелке.
— Что же делать? Он умрет?!
— Тут есть словенский знахарь, зовите его!
— Уж лучше позвать кого-то из жрецов. Они попросят ванов. В праздник ваны слышат нас.
— Зовите, кого можете! — рявкнул Олав. — У меня достаточно серебра, чтобы купить самого опытного знахаря!
Какое-то время спустя Даг ощутил прикосновение острого и холодного к запястью. Две травницы суетились рядом, затем привели старика в сером балахоне. Пустили кровь, через плотно сжатые зубы проталкивали какое-то питье, затем раздели и понесли в баню. В жарко натопленной бане Даг чуть не испустил дух. Притихшее сердце снова застучало, как молот, а опухшее горло сузилось до предела. Воздух со свистом проходил в легкие при каждом вдохе, глаза закатились, начались судороги…
— Хозяйка, ему стало хуже!
— Несите мальчика во двор…
— Горм, пошли кого-нибудь за тулом, — распорядился Северянин. — Обещай все что угодно, пусть придет!
— Никто не может ему помочь, и он не сможет! — чуть не плача напустился на брата Сверкер. — Ты ведь знаешь, Олав, кто может его спасти! Почему ты не хочешь ее найти? Она ведь еще здесь, в Упсале! И подруги ее здесь…
— Да, я не хотел ее звать, — Олав сглотнул. — Потому что… потому что она заберет моего сына.
Глава десятая
В которой Пиркке Две Горы становится несговорчивой, Даг получает живую игрушку, а олени бегут быстрее коней
— Ты не можешь забрать его с собой, — упрямо повторил кузнец.
— Как хочешь, Северянин, — пожала плечами вельва. — Ведь это ты бежал за мной, а не я за тобой.
Олав скрипнул зубами. Наверняка в этот момент ему хотелось взять колдунью за горло, приподнять и как следует встряхнуть или вообще свернуть ее противную желтую шею. Несмотря на угрозу остаться совсем без урожая и падеж: коров. Но Северянин сдержался. Вокруг толпилось много людей, родичей тетушки Ингрид и всяких приблудных чужаков. Кроме того, Пиркке Две Горы сказала правду — это за ней Сверкер и Олав неслись во всю прыть. А затем еще долго уговаривали вернуться и осмотреть больного мальчика. Финка согласилась с явной неохотой. Ее уже ждали подруги на другом конце Упсалы.
