Отшельник Чич был шамом, но не таким, как те облезлые барбосы с нашего Базара. На Базар забредали серые такие, драные упыри, обычно они приплывали на длинных лодках по реке. Мужики лялякали, где-то там на реке у шамов был выстроен целый город, там они молились своим поганым божкам и купались в человечьей кровушке.
Чич вовсе не был серым и облезлым. Он… он был очень сильный и не слишком старый. У него был высокий такой лысый лоб, прямо с половину башки. Глаза — как омуты, лучше долго не глядеть, ага. Кажется — ноги слабеют, валишься куда-то и даже крикнуть не можешь. На лбу, прямо над глазами, кожа сморщилась, и словно бы… словно бы у него еще глаз там вырасти собирался, да так и не вырос. Кожа у него на харе висела струпьями, скручивалась маленько, но зато зубы… не хотел бы я, ешкин медь, на такой зуб угодить. И не шибко здоровые зубы, но не как у нормальных хомо. Такими зубьями не мясо грызут, такими… кожу прокусывают, что ли. Под глазами у него кожа висела, вроде как длинные мешки… Мне вдруг стало многое ясно, до того ясно, что даже смешно.
Мне вдруг стало ясно, кто кормил с рук рукокрыла, когда Факел бился с могильщиками, и кто отогнал одного био.
Мне стало ясно, кто донес Хасану о смерти второго био у Гаражей. Хитер отшельник и жесток. Послал сперва ученика на Кладбище, а когда тот погиб на реке — послал рукокрыла. Но на могильники мышь все равно не полетел, покружил над мертвым био — и назад.
Мне стало ясно, почему Иголка так легко нашла меня в лесу.
Одно не было ясно — на хрена мы упырю нужны.
— Не пытайся меня надурить, факельщик, — беззлобно сказал колдун. — Торговать они собрались… дороги мостить. Скажи честно, не можешь придумать, где детишек с этой девкой наплодить. Никто вас на промзоне не примет, побоятся с лесником враждовать, вода-то чистая всем нужна. А тебе не хибара нужна, а дом крепкий. Что ж, может, вас в Кремль и примут. Хотя я слыхал, лишние рты там не жалуют…
Иголка сильно покраснела, Голова даже заморгал. Хорошо, что я твердый, рожа у меня такая, несмутимая, что ли.
— Никуда нам, красавчик, друг от дружки не деться, — криво так ухмыльнулся Чич. — Верно ты догадался, чем мог — я тебе помогал. Но за заразной землей сам топать не хотел, еще жить охота, даже рукокрыла там спуститься не заставишь. И на Факел сам не пройду, собаки ваши меня чуют. Ладненько, желчь вы принесли, карту достали. Теперь мне Поле смерти надобно. Девка твоя знает, как нужное Поле приманить.
Отшельник взад натянул маску. Рыжий сидел, отвесив челюсть.
— За… зачем тебе Поле? Что собрался прожигать?
— Увидишь, — коротко сказал Чич.
— А потом чо? — осмелел я. — Найдешь ты свое Поле, а мы-то как?
— Ты не понял, факельщик, — Чич тихо заржал. — Повезло тебе с девкой, береги ее. Пока не сведу вас к Насосной станции, отказалась мне помогать. Рад бы ей приказать… — отшельник потянулся, захрустел костями. — Рад бы приказать, да не могу. С детства меня пчелы не любят.
29
МОРОКИ
Вышли только на шестой день.
Иголка раньше не могла. Так и сказала — смолите свои катера и ждите, пока пацанчика не пришлю. Ну чо, передумал я за те шесть дней немало. Как утром огонь на башне крекинга зажгут, как молитву вдалеке запоют хором, у меня аж в животе пучит. Десятку свою вспоминал, бойцов, Степана, Кудрю, Быка, как вместе на охоту ездили, как добро в закрома Факела таскали. Праздники веселые вспомнил, как пели красиво, на Крещение, на Успение, на Рождество Светлое. Вспомнил, как асфальтовых шпалой бил, эх, весело жилось, аж прослезился почти. Но после вспомнил батю, как он меня из родного дома гнал, и враз слезы высохли.
Иголка ждала нас на опушке, за крайними складами таможни. По ней видать было, что плакала: глазья темные и щеки скукожились. Она вообще маленько странная стала, дерганая, блевала пару раз. Может, съела чего не надо или папашу боялась. Оделась как парень, через плечо вязанка поленьев березовых, еще на спине мешок толстый, еще спереди на ремне склянки, банки, коробочки какие-то. Ну чо, не на Базар идем, не мог я у ней поклажу перенять, потому как боец должен быть налегке.
— Чич обещал — после догонит, — объяснила Иголка. — У нео нюх больно сильный, они шама за лесом даже чуют, вот так.
— А при чем тут обезьяны?
— А при том. Они с Пасеки кой-чего прожигать ходят, вот так. До самой мусорной фабрики ходят, тропку протоптали. Кой-чего для вояк прожигают, вот так. Мы по ихней тропке пойдем, только тихо.
Мы с рыжим глазья друг на дружку выпучили.
— А Чич откуда знает?
— Ой, Чич много чего знает.
— Дык… не могут же вояки с обезьянами дружбу водить!
— Ой, умничал один такой. Могут — не могут! — передразнила Иголка. — Куда им деться, если пасечники прожигать оружие отказались? Или самим в Поле лезть, или к нео на поклон идти.
Ну чо, потопали мы по росе, пока солнышко не встало. Мне сразу подозрительным показалось, что Чич с нами не пошел. Рвался-рвался, ешкин медь, а сам спрятался. Неужто кио испугался? Ясное дело, чо-то нечисто тут.
Обезьяний дух мы засекли, уже когда на Пепел вылезли. Шли они грамотно, след в след, хрен разберешься, сколько их прошагало. Туман наползал и справа и слева, солнышко в тучи спряталось, а под ногами хлюпало все теплее. Комары тучей поднялись, ага, таких здоровых даже на отстойниках не водилось. Хорошо, что мы заранее молочком пчелиным намазались, Иголка с собой принесла. Норы стали попадаться, хрен поймешь, кто в них живет. Жаб здоровых ядовитых видели, паука видели, птиц в паутине душил. От поганок продыху не было, противные, бахромчатые, сапог некуда ставить. А попробуй тронь — семена с них жгучие лезут, потом глазья не отмоешь.
Среди поганок бревна валялись, кто-то давно накидал, вокруг трава черная вымахала метра полтора высотой.
Вроде тропинка узкая получилась, что ли. Первым полагалось мне путь торить, но, как до гнойника на асфальте добрались, Иголка вперед вылезла. Вылезла — и взад ни в какую. Упрямая, ешкин медь, сам черт с ней не сладит. Но после оказалось — все верно она сделала, ага. Гнойников тут вдоль тропы несколько, и воняет здорово, и дым из-под земли лезет. Места поганые, но зато у гнойных провалов никакая крупная тварь не выскочит, они ямы в земле чуют. Базар отсюда уже не видать, холмы пепельные скрывают, даже башни с факелом уже не видать. Скоро нам пришлось тряпки мокрые на хари накрутить, уж больно гарью понесло.
— Здесь они облегчались, — Иголка потыкала мокрое бревно. — Четверо или пятеро, вот так.
Я присел маленько, принюхался. Иголка не ошиблась — нео отдыхали совсем недавно. Последний шел, оглядываясь, на цыпки вставал, по траве рыскал. Может, и боялись кого, да вряд ли нас.
— Тут прошли не только обезьяны, — я показал Иголке слабый след от военного сапога. — Кио уже с ними, но не вижу, сколько их.
— А может, это не кио? — задергался рыжий. Ясное дело, рыжий их не шибко любит, потому что с кио лялякать трудно. Проткнут тебя штыком — и готово, поди объясни, что ты просто пошутил.
