Янтарные каналы взорвались, Рахмани, как будто все, кто в них находились, состояли из прекрасного гранулированного пороха, который производят в Чжанджоу мастера империи Хин. Конечно же, там имелся порох, в мешках, притороченных к спинам вьючного скота, но взорвался не он… Кстати, одновременно со взрывами, разрушившими половину Фив и Афин, испустила крик боли и повалилась в смертельных судорогах весталка, известная как оракул из Дельф. Перед смертью она успела выкрикнуть лишь два слова, которые в переводе на язык парсов означают: «Воздастся всем!»
Но на этом дело не завершилось. Монах Цзы упоминает серию землетрясений, прокатившихся по всей Парсии и Вавилону, о том, как трещины пересекли Шелковый путь, и оттуда хлынул серный пар, о том, как рухнули здания от Иерусалима до Исфахана, а мудрецам и пророкам, принадлежавшим к разным верам, было одно видение — рухнувший на колени могучий буйвол, сердце которого рвется на части…
Спустя столетия, промелькнувшие после восстания магараджи Архавебедшанкрьи, мы можем твердо сказать — это был предел. Янтарные каналы между Великой степью и другими твердями натянулись так, как натягиваются жилы у сборщика фиников, карабкающегося на пальму. Каналы натянулись и стали рваться, убивая людей внутри себя и снаружи, в большом удалении от темных вод. Никто теперь точно не учтет, сколько тысяч человек, не причастных к войне, погибло в самых дальних уголках Хибра и Зеленой улыбки, сколько темных вод обрушилось в расщелины, похоронив целые города, вызвав цунами и бури…
Бедами для всего мира заканчиваются попытки что-то изменить в устройстве Великой степи.
Великая степь едва не погибла, захлебнувшись в крови. Твердь не желала больше переносить войны. К счастью, у тогдашнего сатрапа Афин хватило мудрости прекратить войну. Он понял, что сгинут все, если с бунтующими провинциями не найти компромисс. Преподобный гончар Цзы, путешествовавший тогда с караваном вдоль Шелкового пути, прилагает скучное описание того, как снижались налоги, как были отпущены многие провинившиеся из тюрем, как состоялась пышная встреча нового наместника Александрии в Бомбее, и как снова, спустя год, в колодце маленькой деревни зародился Янтарный канал…
Вернувшись из своего долгого путешествия длиной в год, которое стало таким долгим из-за того, что отказывались открываться все Янтарные каналы, от Афин до среднего течения Янцзы, преподобный гончар Цзы не вернулся к выращиванию крылатых номадов, которыми так славятся горные монастыри. Оглушенный видениями во сне и видениями разрухи наяву, он посвятил остаток дней собиранию рукописей и легенд древности. Составляя свой трактат, переведенный гораздо позже и попавший к нам по велению премудрого господа, гончар Цзы изучил, насколько сумел, историю шестидесяти пяти больших и малых бунтов и междоусобных войн. Он сделал потрясающее открытие, которое, как это ни скорбно, было похоронено в кельях закрытого монастыря больше двух столетий. Ты уже догадываешься, Рахмани, о сути этого открытия…
Великая степь — это живая твердь, а каналы — это ее живые сосуды, перегоняющие янтарную кровь младшим сестрам, Зеленой улыбке и Хибру. И вовсе она не младшая сестра и не младший брат, а напротив — самая старшая из всех троих, поскольку умеет хранить мир и детей своих…
— Учитель, отчего же тогда мы молим Премудрого Ормазда, чтобы он подарил нам выход на четвертую твердь?
— Оттого, что четвертая твердь — это мудрейший и старейший из всей семьи. Она подобна старшему взрослому брату, которому приходится быть для малышей и отцом, и матерью. Но как занятой отец, мудрейший брат вынужден отлучиться по делам, смысл которых нам не дано постигнуть. Он отлучился и на время предоставил младшим самим устраивать удобный, разумный мир.
— А мы не сумели…
— Да, Рахмани, не только мы. Всюду вечное кровопролитие, всюду вопли и страдания, мор и голод. Только на четвертой тверди мир устроен справедливо. Там зажиточный купец щедро раздает беднякам не десятину, а треть, а может, и больше… Там чтят стариков и вечных богов, а вечные боги не мешают заблудшим душам поклоняться тельцам и крылатым тотемам… То, что выносит на Зеленую улыбку ледяная тьма, — это похоже скорее не на подарки безмозглых демонов, а на клочки пены, оседающие на гальке после грома океанских волн. Мудрость и наука на четвертой тверди видны по этим непостижимым чудесным подаркам!
Люди, живущие в раю, давно покорили бесов, насылающих болезни на человека и скот, они одолели саму смерть, разрушительницу наших надежд и ожиданий! Но жители четвертой тверди не только искусны в холодных науках, как их младшие собратья в университетах Зеленой улыбки, они равным образом владеют и магией, подобно детям Великой степи… Да, Рахмани, иначе и быть не может. На четвертой тверди никогда не стали бы вырывать ноги людям-паукам и выжигать единственный глаз циклопам, как это делают на Хибре сторонники зеленых знамен. На четвертой тверди царит братский мир между волшебниками и знатоками точных наук, там не пытают на кострах ведуний и прорицательниц, которых уже полностью перебили на Зеленой улыбке…
Там равновесие, Рахмани, счастливое равновесие, так написано и на внутренней стороне мраморного саркофага Кира. А ты слышал, что там написано? Конечно же, нет, откуда тебе… Там выбиты стихи, значение которых меняется каждые пятьдесят два года, а ведь именно раз в пятьдесят два года Хибр освещается сразу Короной и луной Укхун, их свет ударяет одновременно в окна по обеим сторонам саркофага, и можно прочитать стихи… Стихи о счастливом мире, меняющиеся каждые пятьдесят два хибрских года, переписанные и истолкованные бесчисленное количество раз лучшими придворными поэтами, но никогда не озвученные верно, ибо невозможно озвучить молчание.
Одни переводят пятую строку так: «Владыка мира, заглянув за край трех сущих, усомнился». Другие читают иначе: «Сомневаясь в пути к владычеству, найди четвертый мир за тьмой»… Что понимать под тьмой? Темную воду Янтарных каналов? Или вечную Тьму, окутавшую половину Зеленой улыбки? А сто пятьдесят шесть лет назад гениальный поэт Али Ахменид прочел пятую строку так: «Не доверяй власти над бытием, пока не вкусил истинного четвертого бытия»…
Именно поэтому недопустимо раскачивать хрупкое перемирие на Великой степи, ибо, если еще и она оторвется от Хибра, то на смену зыбкой тройственности придет хаос. Хибр и Зеленая улыбка погубят друг друга в вечной грызне, им некого станет винить в своих бедах, неоткуда станет воровать неграмотных рабов, негде станет покупать нюхачей и придворных колдунов…
— …Становится мелко, впереди остров! — прокричал в ухо седоку Вор из Брезе.
— Это не наш остров, бери левее!
— Но там я не чую…
— Делай, что я сказал, и не спорь! — рявкнул Саади и тут же пожалел, что широко открыл рот. Горячим паром обожгло язык и гортань.
Одежда на Рахмани насквозь промокла и прилипла к телу, в пяти локтях от себя он не различал ни зги, лишь мелькание лиловых теней в густом мареве. Иногда сквозь разрывы облачного покрывала пробивался луч Короны, тогда в вышине, на фоне призрачных замковых стен и распахнувших пасти чудовищ, загоралось сразу несколько коротких радуг…
