— Оттис был мой брат. Так. Важнее — он был лучший реаниматор. Имелась возможность спасать много сотен человек. Идиоты!
На этом Старшего прогнали. Наверное, Лукас хотел услышать еще что-то особо секретное или спровадил его, чтобы…
Валька обошел горящий вертолет, непроизвольно втягивая голову в плечи, ожидая выстрелов. Но выстрелов не последовало.
Если пастух и продолжал мстить, то делал это тихо.
Глава 22
ЛЮБОВЬ И СВОБОДА
Эхус присел, принимая на борт хозяина. Ни слова не говоря, Пастух набрал скорость навстречу дождю. В потоках воды, почти без помощи Вальки, Лукас отыскал тело Оттиса, спустился и застыл возле. Надолго.
«Мой братец», — вспомнил Старший. — «Мой названый братец».
— Нет время хоронить, — отвернувшись, сказал Лукас. — Хоронить завтра. Держи ноги.
Эхус подогнул лапы, бородавчатый бок заколыхался, проваливаясь внутрь. Внутренность узкого, веретенообразного проема была выстлана подобием густой розовой паутины. Закинули сухое, легкое тело старика, Валька подумал и положил сверху тросточку. Димаса тащить оказалось много труднее. Дождь не стихал, земля окончательно размокла, превращаясь в кашу. Многострадальные ботинки отсырели, хлюпали при каждом шаге, на левом сбоку открылась здоровая дыра.
— У меня рука болит, — признался Старший. На самом деле, с тех пор как Димас перестал делать внутривенные и давать порошки, потихоньку начала расти температура и вновь появилась жаркая пульсация.
— Да, — сказал Лукас. — Да. Извини.
За последний час он заметно состарился, морщинки на щеках потемнели, под глазами набрякли двойные складки. Старший успел пожалеть, что лезет со своими просьбами. В конце концов, не так уж страшно прихватило, вполне можно потерпеть…
— Извини, — повторил Лукас. — Протяни пальцы.
Дед вытащил сверху из-за спинки желеобразного сиденья комок извивающихся красных щупалец» Три, четыре штуки… Противно, точно змеи, они поползали по офхолдеру, затем нашли нужные точки, на кончике каждой раскрылся сморщенный бутончик, и присосались. Превозмогая отвращение, Старший отодвинулся как можно дальше и лицо отвернул.
— Очистка длится сто сорок минут, — Лукас прикрепил своих «червей» за ухом, откинулся навзничь. — Скоро будешь спать.
И Старший уснул. Пару раз ему казалось, что просыпался и видел впереди мутную пелену дождя, желтые огоньки машин. Эхус, плавно покачиваясь, бежал по степи, в «кабине» было уютно и тепло и пахло совсем привычно и почти приятно… Проваливаясь в сон, Валька убегал, снова и снова прятался среди серых бетонных зданий, но из-за каждого угла появлялись новые преследователи. Безликие плоские фигуры заставляли его тормозить, оскальзываться, менять направление. Затем он попал в тесную щель между двумя высокими гладкими заборами, по верху которых змеилась колючая проволока, а через каждые три метра поворачивался глаз телекамеры. Только теперь это были не камеры, а настоящие глаза — огромные трясущиеся мешки, наполненные белком и кровью, в центре каждого из которых полыхал вертикальный кошачий зрачок. Глаза росли прямо из узлов, из скруток колючей проволоки, и скрыться от них не было никакой возможности…
Неожиданно он споткнулся и упал, чувствуя, что погоня где-то рядом. Заборы исчезли; вместо них слева и справа двигались со скрипом ряды пустых грузовых вагонов, распахнутых насквозь. Или это были совсем не вагоны, а пустые коробки заброшенных зданий… Он искал выход, натыкался на одинаковые мрачные повороты, за каждым из которых вырастали такие же точно ряды пустых окон без стекол, закрытые намертво подъезды, гулкие асфальтовые дорожки…
Потом он провалился еще глубже — и стало легко. Кошмар отодвинулся, растекся и уступил место искрящемуся лазурному пространству. Таких нелепых и смешных снов Валентин никогда еще не видел. Внутри крутящегося бирюзового пузыря, точно синички, перепархивающие с ветки на ветку, метались огромные перламутровые капли. Они сталкивались между собой и создавали неумолчный радостный благовест… Каждая клеточка тела налилась необыкновенной силой и бодростью, мышцы заиграли, разогретые, словно после пробежки. Он чувствовал необычайный подъем, словно мог разбежаться и взлететь, перебирая в воздухе ногами. И ни о чем не хотелось думать, только лететь, лететь…
— Просыпаться! — Борода Лукаса щекотала нос. — Просыпаться и кушать!
— Что это было? Наркотик? — Сам Валя наркотиков не пробовал, но старшие пацаны рассказывали. Правда, по их рассказам выходило, что кайф приходит лишь вначале, и то ненадолго, а затем сменяется рвотой, тоской и прочими гадостями…
— Не наркотик. Чистка организма, малая реанимация, — Лукас улыбнулся, и Старший подумал, что видит его улыбку первый раз. Грустная получилась улыбка. — Ты молодой мальчик, незаметно. Буду я чистить — буду молодой заметно. Кушать!
Есть хотелось зверски. Умял остатки мяса в термосе, ветчину в банке и целую плитку шоколада. Со вкусовыми ощущениями также происходили странные вещи. Раньше он питался, не задумываясь о вкусе, воспринимая пищу как средство утолить голод (а голодать им с Анкой случалось), но после сегодняшней чистки, он воспринимал и жир, и кетчуп, соль, специи по отдельности, будто нос после насморка прочистился! Пастух не уставал удивлять: остановился, открыл нижний люк и протянул самую обыкновенную зубную щетку и тюбик пасты.
Потом пришла ночь, и Старший опять задремал, привалившись к плечу старика. Все-таки место в кабинке было рассчитано на одного — ноги затекли, щеку натерло о рукав кожанки, лежать приходилось боком, даже дышать во всю грудь было непросто. Несколько раз он вытягивался, менял положение, косил взглядом на Пастуха. Валька научился уже, отдав мысленно приказ, «включать» в кабине свет, но без разрешения побаивался и оттого не мог понять, спит человек рядом с ним или нет. Тот полулежал, глубоко откинувшись. Сиденье, поначалу жесткое, постепенно принимало форму тела, обнимало с боков. Эхо бежал, да кто его разберет, вдруг он и сам по себе бегает? А Лукас уснул и забыл его остановить, и так они будут нестись в темноте, пока не провалятся в пропасть или не захлебнутся под водой…
Светилось узкое подобие панели под руками у Пастуха, — неярким внутренним отблеском, точно лампы красные горели вполнакала. На панели, впрочем, никаких обычных, типа автомобильных, приборов не наблюдалось, а торчало несколько мягких пупырчатых крючков разного цвета, и вместо циферблатов выпирали из живой стенки, размером с лошадиный глаз, полупрозрачные туго надутые пузыри. В пузырях дрожало разноцветное жидкое содержимое, но не расплескивалось, колыхалось тонкой рябью, и в глубине оседали золотистые искорки.
Еще капельку светилось у Лукаса над головой: там, в сморщенном потолке также болтались какие-то непонятные гибкие приспособления и блестели малыми пузырьками четыре ряда приборов. Верхний ряд составляли термометры. Насчет градусников Старшему Лукас объяснил, там все просто. Два крайних правых показывают температуру в обеих реанимационных пазухах, левый — в кабине пастуха, и последний следит за температурой за бортом. Если пазуха пустая, то жидкость в пузыре, как и в кабине, должна быть похожей на кефир, почти белой. Индикатор левой камеры, куда положили трупы, отсвечивал голубым, так же, как и забортный, высвечивал градуса четыре выше нуля. Если опустится ниже — станет почти синим, с каждым градусом все интенсивнее.
