Тетя Берта вполголоса начала напевать. Такого Покрывала силы я еще не встречал. Подобных песен не пели ни на хороводах, ни на праздниках Фэйри.
— Мамочки… — вздрогнула во мраке Анка. Одна из кошек невероятным образом освободила пасть от скотча и принялась орать. Как ни странно, ее вопли на меня подействовали успокаивающе. Меня охватило удивительное двойственное ощущение. От удивления я даже перестал чувствовать холод, хотя ноги покрылись мурашками и дрожали, как листочки в бурю. С одной стороны, над нами поднималась вполне материальная толща скальной породы, высотой в сотни футов, она была незыблема и конечна, как подтверждение законов тяготения. С другой стороны, я никак не мог зацепиться за морское дно. Мои кисточки сигнализировали, что под нами дна нет.
Под нами расстилалось бесконечное безразмерное пространство. Возможно, оно притворялось водой, возможно, что в других местах вселенной оно притворялось чем-то иным — например, космосом, густо нашпигованным звездами и метеоритами. Я подумал, что каждый мир имеет право на свою бесконечность.
Дядя Эвальд устроил распятия еще четверым кошкам. Почти все они очнулись и принялись мяукать. Пока они подавали слабые недоуменные звуки, дергали лапками, не пытаясь освободиться.
Тетя Берта соорудила еще два костра на равном расстоянии вокруг жаровен, подкинула хвороста и опустилась на колени. Получилось нечто вроде неровной пентаграммы. В самом центре остался пятачок, где нам надлежало сесть, прижавшись спинами друг к другу, а вокруг извивались на стальных решетках несчастные, ни в чем не повинные животные.
Дядя Эвальд плеснул из канистры. Противно понесло бензином, любого Фэйри с детства выворачивает от этого запаха. Вдобавок ко всему несколько кисок от страха обделались.
— Аррех… — хрипло произнесла, точно выплюнула, тетя Берта, и я не узнал ее голос.
Старики сели на пятках, сдвинувшись спинами.
— Аррех…нсассс…аал, — подхватил дядя.
— Аррех, — повторили мои губы, и вдруг на моей ладони очутился спичечный коробок.
Кровники доверили мне начать церемонию Тагайрим.
Так получилось, что Фэйри, до двадцатого колена предков принадлежащий к Благому двору, начинал свой путь с Темной церемонии.
А для того, кто не прошел Ритуал имени, это вдвойне опасно. Мир может покачнуться в глазах такого человека. Обычным этого не понять, потому что их дети уже много лет не проходят Ритуалов. Обычные растут в высоту быстрее нас и обгоняют нас в толщину, но редко кто из них достигает внутренней высоты.
Потому что они не умеют выходить из детства.
— Ааалло…ххпонс…аррехх…
Я зажег длинную спичку. Стало слышно, как Саня уговаривает Марию и Анку затолкать в уши ватные тампоны.
— Аррехх…
В раскатистых звуках мертвого языка сквозили сполохи пожаров, топот загнанных хрипящих коней и скрежет затупившихся мечей. Этот язык был древнее, чем память всех поколений Фэйри, он перетирал нашу память в бесцветную муку вечности, он лепил из нее бесформенные лепешки легенд.
— Аррехх…
Я бросил спичку.
В ушах зашумело, словно неподалеку прорвало небольшую плотину. Это дядя Эвальд и тетя Берта начали ткать. Я зажег уголь под всеми жаровнями и лучистый потолок заколыхался и потек мне навстречу. В изломах кварца миллионы раз отразились наши перекошенные лица.
Мне показалось, что оставленная на привязи лодка капельку сдвинулась и потерлась ободранными боками о сглаженные стенки лагуны. Получился звук, как будто кто-то скрипнул зубами. Мне не понравилось, что застывшее зеркало воды снова неспокойно. Если начался прилив, нас затопит, а если снаружи, у входа в наше убежище появился кто-то или что-то…
— Добрая Соседка, может, девочке не стоит присутствовать? — проявила заботу Мария.
Наездница обнимала трясущиеся лопатки Анки, та прятала лицо в ладонях, но сквозь растопыренные пальцы горели глаза. На камешке перед собой Мария разложила в ряд три пистолета. Ее приготовления были смешны.
— А потом что с ней будет? — прервалась тетя Берта.
— Как понять?!
Сегодня тетушке никто не мог мешать. Сегодня был ее день. Мужчины Фэйри не умеют вызывать Темных духов, тем более Тех, чье имя нельзя упоминать без повода.
Мужчины не умеют, если их этому не научат женщины.
— Что будет с девочкой потом, если она не заглянет в колодец своей души? — раздраженно повторила тетя Берта. — Бернар, спроси Аню, она хочет уйти?
— Нет… — замотала головой Анка. — Я со всеми…
Кошки визжали истошно, чтобы их перекричать, тетушке приходилось напрягать голос.
— Но вы ее мучаете, ее всю колотит! — взвилась Мария. — Кому нужен ребенок-психопат?! Вы сами вечно кричите, что надо беречь детей!
— Беречь детей от угрозы для здоровья, — поправил дядя Эвальд. — Но не беречь их от сквозняков. А теперь, будьте любезны, закройте рот и не мешайте!
Дядя произнес это таким тоном, что великанша послушалась.
Кошки орали, все восемь, хотя им еще не было больно. Я слышал биение каждого сердечка, я слышал, как вытекают остатки слабого кошачьего разума.
Дядя Эвальд жесткими пальцами ухватил меня за плечо и усадил рядом. Сидеть оказалось тяжелее, чем стоять.
— Аррехх…сноооос…ааалло…
— Аррехх…
Потянуло паленой шерстью.
Я прикрыл глаза, не в силах выносить блеск камня. На моей спине когда-то росли крылья. Сейчас я чувствовал, как в раздувшихся, болезненно-усохших наростах пульсирует кровь. Я слышал ее жаркое биение в каждом уголке тела. Лопатками, сквозь нелепый зеленый плащ, я соприкасался с трясущейся плотью кровников.
Их сердца стучали с перебоями, но Покрывало силы уже зародилось в сердцевине нашей песни. У меня было ощущение, какое возникает, если слабой машиной тащишь на прицепе грузовичок. Мотор колотит, а сцепление проворачивается.
Я был их сцеплением, посредником между миром Пограничья, не вполне адекватным, но пригодным для жизни, и миром Тех. Миром демонов, куда не могли попасть ни люди, ни другие расы разумных.
Ибо разум пришлось бы оставить на пороге.
Я пел, надрывая глотку, но почти не раскрывая рта. Так надо было, потому что наша песня не предназначалась для окружающих. Покрывало силы можно ткать и в полной тишине.
Особенно такое Покрывало, без единой светлой нити. Поэтому кровники и нуждались во мне, их потрепанные сердца не справлялись с нагрузкой.
— Сснооос…ааллоо…бепрееер…хынн…
— Ты, с чьих когтей стекает свет последних звезд…
— Ты, чьи уши слышат, как дробятся льды на хребте планеты…
— Ты, чьи зубы перекусывают надежды неродившихся детей…
Иногда, теряя нить мертвых звуков, тетя Берта переходила на язык Холмов.
