Просто я чуял, что все бесполезно.
Тетя Берта тоже это понимала. Садятся в ряд возле больного только тогда, когда он считается умирающим. Это древний обычай, в Измененном мире он давно считается пережитком. Обычные так не поступают, и Фэйри, чтобы не выделяться, тоже прекратили так поступать.
— Уважаемые кровники, я могу ли чем-то помочь? — Тетушка не находила себе места. — Лекарств из полей верхних и целебных трав немало с собой имею.
— Уважаемая кровница, повреждения силы жизненной невозможно целебными травами лечить, — вежливо, но так и не повернувшись, ответил седой старик.
— Ваши значат ли слова, что раны, нанесенные демоном, вашей знахарской науке неподвластны?
— Когда плоть демона глубоко проникает в человеческую плоть, — глухо заговорил один из «балахонов», — в человеческой плоти подобие урагана образуется, и в воронку урагана того силу жизненную вытягивает…
— А бывает и так, что всю плоть утянет… — заметил второй «балахон».
— А в Сомерсете парень не уследил за стаей глейстигов… Мало, что сам погиб, вслед за ним и дом втянуло, вместе с фундаментом, амбаром и скотиной… — оживился седой травник.
— Ага, яма осталась одна лишь черная…
— Аннигиляция, — шепнул дядя Саня. — Такое впечатление, будто они говорят о всплесках антиматерии…
— Антиматерия? — спросил я. — Но она же бывает только в космосе…
— А мы где? — грустно улыбнулся Саня. — Покажи мне, кто из нас не в космосе. Просто нам миры демонов кажутся двумерными, а для них наше пространство слишком тяжело. Когда возникает щель, в нее рушится все, как в черную дыру. По сути дела, это и есть черная дыра…
— И что теперь? — всплеснула руками тетя Берта. — Нам от этих заумных слов должно стать легче?
— Мы просим кровников высокочтимых покинуть комнату и не отвлекать травников, — в дверях появился старший егерь. Он сложился в полупоклоне и застыл, давая понять, что не отступится.
Нас выгоняли, хотя четверка лекарей продолжала сидеть неподвижно.
— Смотрите… — охнула Анка. — Бедный дядя Эви, он тает как свеча…
Я оглянулся от порога. От моего любимого кровника осталось не больше половины прежнего объема. Казалось, что на лавке у камина лежит худенький подросток. Вероятно, материя его тела продолжала проваливаться в дыру антимира, и никто эту дыру не мог заделать.
Не нужно было учиться на знатного лекаря, чтобы поставить дядюшке Эвальду диагноз. Глава нашего септа умирал.
Сама по себе смерть не представляется Добрым Соседям чем-то ужасным, если они успели пустить корни. Во всяком случае, так мягко втолковывала мне мама, когда я, маленький еще, доставал ее своими расспросами. Я допытывался, что означает пустить корни, пока Каролина не обозвала меня недотепой и не растолковала, что к чему. Но мама не поддержала мою старшую сестру. Она заявила, что нарожать детей — вовсе не означает «пустить корни». Этого недостаточно, надо воспитать детей так, чтобы не стыдно было вернуться к духам Священного холма.
Дяде Эвальду наверняка сейчас не стыдно. У него трое внуков и пятеро правнуков, в том числе моя бывшая невеста Джина. И помимо собственной семьи он нес ответственность за весь наш септ. Там, где дядюшка пребывал сию минуту, в щели между мирами, ему было весело и приятно; легкая улыбка перекатывалась по белым губам. Дядюшка купался в теплой воде, а мне стало худо, как никогда.
Думается, каждый из нас ощущал себя мерзавцем, потому что не спас его на дороге. Каждый из нас прокручивал в мозгу, как же так случилось, и отчего старик не улегся вместе со всеми. Если глядеть в корень, мы просто до ужаса перепугались. Мы потеряли контроль над собой, мы позволили вонючему страху опутать наши мозги. Однако у меня имелось гораздо больше поводов считать себя виноватым, чем у Сани и тети Берты.
Потому что дядюшка мне кое-что передал…
В соседнем помещении хмурая женщина с очень длинными, вздрагивающими ушами занималась Марией. Мне совсем не понравилось то, что мы увидели, когда с наездницы стянули обрывки куртки. Я был бы счастлив ошибиться, но старение продолжилось. Сам вид усыхающей, заросшей седым волосом руки на фоне молодого упругого тела заставлял содрогнуться. Зараза добралась до локтя и грозила вот-вот перекинуться на сустав, отчего у Марии уже начинались сильные боли. Вероятно, боли и привели ее, наконец, в чувство.
— Это можно остановить? — нервно повторяла наездница, пока знахарка обрабатывала ей плечо составом, похожим на голубую глину.
Женщина выслушала перевод, сняла шапочку, грустно покачала головой.
— Это может продлиться очень долго. Вам повезло вытащить из быстрого времени живую руку, а не кость, пропитанную трупным ядом.
— Что теперь? Берта, спросите же ее! Придется ампутировать?
Тетя Берта еще не вполне пришла в себя после разговора с травниками. Я взял ее за руку; сейчас, как никогда, тетушка нуждалась в поддержке. Мне хотелось накричать на Марию, чтобы она заткнулась.
— Травница говорит, что руку надо было отрезать сразу же, и выше локтя. Теперь уже поздно.
Отрядная виновато развела руками, перепачканными в глине. С ее затылка свешивались четыре туго заплетенные русые косы. Судя по легендам, рассказанным моей мамой, большая редкость для Отрядных — русые волосы. По всей видимости, знахарка родилась в семье метисов с Фэйри или… или с обычными.
Я ни о чем в тот момент не подумал, честное слово. Просто Фэйри так уж устроены, что забота о потомстве вбита в нас с пеленок. Нас слишком мало… там, наверху.
Возможно, внизу нам жилось бы намного вольготнее, и дети рождались бы чаще. Возможно, моя мама не так переживала бы, найду ли я себе пару…
— Что с Эвальдом? — спросила нас Мария.
— Плохо, — признался Саня.
— Мы умрем, да? — Наездница поморщилась, разминая старческие синюшные пальцы. — Я правильно трактую ваши кислые рожи? И я, и Эвальд умрем оттого, что побывали в желудке летучего холодильника, так?!
Тетушка только вздохнула.
— Что заткнулись? — У Марии потемнело лицо. — Саня, не трусь! Скажи честно, сколько мне осталось?
Саня отвел глаза.
…Со слов Лукаса, Мария годилась ему в правнучки, но и она прожила четыреста лет. Юная, по меркам людей Атласа. Считается якобы молодым умирать всегда страшнее, хотя лично я уверен, что дяде Эвальду тоже хочется жить. Дядюшка прожил в пять раз меньше, чем Мария, но перед лицом вечности вел себя гораздо приличнее.
— Бернар, хоть ты не будь тряпкой! — взорвалась наездница. — Мне хуже с каждой минутой, уже плечо не слушается!!
— Насчет вас ничего не известно, — заявил я, и это было правдой.
Фэйри могут хитрить, но никогда не дают лживых ответов. Кроме того, я не имел никакого права упрекать наездницу. Папа говорит, что презирать чужие пороки имеет право лишь тот, кто истребил их в себе. Чтобы осуждать истерики Марии, мне нужно было увидеть смерть в лицо.
