Заживо, на бегу, человек сорок зажарил.
Напарник его, тоже в белом и в косичках, жеребца расчесывал, по колени в воде стоя. В седло запрыгнул, рукавом махнул, дунул — только черная паленая яма осталась от отряда Железного Дэна, лес еще неделю тлел.
Китайские воры надолго покинули Читу, а Качальщики потребовали у горожан сорок невольников, запас семян и два пуда трав, какие росли только на здешних болотах. Заявились к Бродяге, чинно попили шиповника, отдали дань варенью. С собой уже не звали, наслышаны были, что на Урал не пойдет. В деревушках Качальщиков умирали редко, болели того реже, Бродяга зачах бы скоро без смертей.
Он ждал царя.
Выть хотелось вместе с волчьими стаями, что кружили у крайних домов. Глядел вниз, на огоньки свечные, на керосинки самодельные, на дворики. Там хозяйки белье полоскали, детей грудью кормили, мужчинам своим помогали мыться, на головы мыльные сверху поливали. Хохотали, плакали, дрались, мирились, рожали в муках, хоронили, обнимались, детей лупцевали, скотину резали…
Они жили.
— Все у Бродяги было, и ничего не было. Он позабыл, для чего царя ждет, да и не был уже уверен, что именно царя. Хватался за нитки истончившейся памяти, наматывал в кулак и вроде держал твердо, ан нет! Просачивались образы, расплетались, тускнели…
Он дождался.
32
ЦАРЬ БЕЛЫЙ
В то утро Бродяга проснулся — и сразу уловил изменение в восходящих токах воздуха.
Царь статный, седобородый, лицом молодой, но не белый, а напротив, медный, загорелый, вошел в лес, который раньше был парком. Царь был серьезно ранен медведем, гнил изнутри, но волей могучей сдерживал гной.
Бродяга, еще не вполне поверив, отбросил шубу, заковылял к окну. С некоторых пор он полюбил греться на втором этаже, перед стеклянной стеной, открывающей ему восточную часть городка.
Царь спустился в парк с востока. Бродяга не мог ошибиться — этот зрелый, отощавший мужик ступал и вел себя, как истинный властитель, хотя шел босиком. Он ласково улыбнулся хозяюшкам, выгонявшим коров, приласкал, не глядя, увязавшихся голодных кобелей, кинул яблоко сидевшему на дереве мальчишке. Кобеля стайные, до одури злые, ходока не тронули, улеглись. У Бродяги морозно на спине сделалось. Такая повадка со зверьем только лесным колдунам, Качальщикам, была свойственна.
Затем белый царь, не ускоряясь и не замедляя шаг, приблизился к сторожевой башне. Влево и вправо от башни, заслоняя подступы к Старому городку, бывшему кварталу офицерских «хрущевок», тянулись надолбы из неструганых бревен.
Бродяге не надо было присутствовать рядом, чтобы рассмотреть царя. Лицо его старца и не занимало сильно, вот изнутри оценить человека — это занятно. Он подумал, что если путник с седыми косами — тот, о ком он думает, то парней Варьки на заставе он легко обведет вокруг носа.
Иначе — какой же он властитель?
С царем пришлепал еще один, ноги перепончатые, хворый, необычный, того Бродяга издалека разглядеть не мог, но чуял болезнь нелепую. Сердечко у мелкого колотилось, как у птахи, в кулаке зажатой. Долго с таким боем сердца на белом свете не продержаться, да птахи и не живут долго. Мелкий жрал — не в коня корм, и дрых по три часа, сжигал себя на корню.
Мелкий нес заветное слово, да не одно. Бродяги слюна пропала во рту, когда прислушался да пригляделся. Нельзя такого огольца упускать, никак нельзя, авось помрет…
Высокий улыбчивый мужик погремел кольцом у сторожевых ворот. Не стал бочком обходить, подметил Бродяга, хотя мог бы пролезть восточнее, через буреломы.
— Чего долбишь? — угрюмо спросили мужика изнутри. — Вишь, припрутся и долбят…
Потом сторожа выглянули и сообразили, что человек только что пришел из тайги. Чужой человек, раненый, незаметно чтобы с оружием, и с ним, на пару, лысый урод, из этих, из синих, болотных…
Мама родная!
— Мне нужно пройти к лекарю, к врачу, — вежливо доложил мужик с косичками. — Я ранен, и я хорошо заплачу. Проводите меня…
После слов «хорошо заплачу» сторожа загоготали, а синекожий абориген с ворчанием спрятался за спину своего рослого покровителя.
— Откуда сам взялся?
— Из Петербурга, — не повышая голоса, ответил гость. Нарочно говорил тихо, чтобы заставить вояк примолкнуть. И ведь примолкли, прислушались. — Мне срочно нужен травник. Есть у вас травники?..
— А? Чего? Чего вякнул-то?
— Глянь-ка, сапоги какие справные!
— И рубаха железная!
— Эй, парень, кто тебя рвал? Косолапый, чай?
— Ты с «девятки», аль с «шестерки»? С шестого городка, что ль? Тебя спрашивают!
— Я из Петербурга, — терпеливо повторил мужик. — Проводите меня к травнику.
Его словно не слышали.
— Где урода подобрал? — распотешились добры молодцы. Сытые, распаренные, вылезли поразмяться по утреннему холодку. Хоть какое-то развлечение наметилось, все не давить вшей! Вокруг города дикарей давно не видали, колдуны почти всех к себе в тяготу перетаскали, обороняться стало не от кого, разве что волков бить.
Теперь Бродяга лучше рассмотрел спутника царя. Он слышал, что в марях обитают уродцы, но впервые встретил такого живьем. Охотники рассказывали о десятках мелких племен, о людях, которые плодились быстрей кроликов, но с той же скоростью умирали, и потому не успевали осилить никакую науку. Кожа у несчастного отливала голубым, сосуды змеились среди влажных прыщей и редкого седого волоса. Широченная борода лопатой закрывала половину разбойничьей рожи, глаза торчали, как у рыбины, а узловатые ручищи едва не волочились по земле. Бродяга вспомнил виданную когда-то картинку, еще в эпоху действующих телевизоров показывали облученных обезьян.
Спутник русского царя явно пострадал от чего-то похожего. Бродяга внутренне расслабился. Смерти уродца недолго ждать, не выдюжит сердечко при таком ритме, сорвется…
— Эй, мужик, покажь, что в мешке? — попытался кто-то залихватски пнуть мешок, свободно висящий на плече царя, да, к потехе остальных, промахнулся, плюхнулся задницей в бурьян.
Вскочил красный, оторопевший, второй раз всерьез кинулся. И снова промахнулся, на сей раз рожей в стену бревенчатую влетел. От стены отлип и в сантиметре от носа увидел лезвие.
Стражники разом стихли.
А меднолицый, голубоглазый этот, сам-то на колдуна смахивал повадкой, только в сторону шагнул незаметно и с петелек манжетных клиночки достал, поиграл на солнце. Тут Варькины ребята притихли, задевать не посмели. Такие же клиночки метательные у Качальщиков, не к ночи помянуты, видали.
Без звука пропустили в город, а сами Варьке кинулись докладывать.
Бродяга засмеялся у себя в клубе, изрядно напугав прислугу. Заметались, впервые смех старческий его услыхав. Он связал воедино далекий татакающий звук, приснившийся несколько дней назад, и сегодняшнее явление. Никто, кроме Бродяги, не слышал, как стучит поезд. Для четырех тысяч жителей Читы-8 железная дорога служила лишь Рубиконом, условной границей, за которой вольготно охотились парни Железного Дэна и бурятские кланы.
