– Виноват, товарищ генерал! – выдавил он севшим от
волнения голосом. – По всему поезду документы проверяем… приказ
начальства… Если бы знал, я бы не посмел…
– Ни в чем ты не виноват! – усмехнулась
Галина. – Приказ есть приказ, проверяешь документы – так у всех проверяй!
– Так точно! – Сержант от усердия пустил
петуха. – Убийцу ищем… поэтому все вагоны приказано проверить…
– Убийцу? – удивленно переспросила Галина
Ивановна. – Разве при экстренной остановке были жертвы?
– Никак нет! – Сержант приободрился, поняв, что
генерал не все знает. – В этом вагоне убита женщина. Ее попутчик пропал…
Скорее всего он и есть убийца…
Надежда снова почувствовала толчок снизу: на этот раз
Виктор, наверное, дернулся от волнения. Чтобы скрыть этот подозрительный факт
от милиционеров, а особенно – от наблюдательной Галины Ивановны, она привстала,
чтобы достать со столика бутылку минеральной воды.
– Почему вы думаете, что убийца – попутчик той
женщины? – спросила она, отпив глоток воды.
Сержант посмотрел на Надежду недоуменно. С одной стороны,
она казалась особой, недостойной внимания, и отвечать ей вовсе не обязательно.
С другой – ехала в одном купе с генералом… Кто ее знает, может, тоже большое
начальство!
– Потому что кто же еще? – проговорил он
строго. – Опять же, купе ночью изнутри запирают, так что никто посторонний
туда попасть не может… и сбежал, опять же, чем подтвердил свою вину…
Диван под Надеждой снова вздрогнул.
– Наверное, сейчас поедем… – с надеждой в голосе
проговорила Галина Ивановна.
– Разрешите продолжить проверку? – отчеканил
сержант, повернувшись к ней. Кажется, он окончательно свыкся с высоким званием
пассажирки.
– Разрешаю, сержант! – ответила та и, едва дверь
захлопнулась за милиционерами, повернулась к Надежде: – Странно, однако: поезд
остановился, и тут же – убийство…
Диван под Надеждой снова вздрогнул, но на этот раз
вздрогнула и посуда на столе, и зеркало на стене, лязгнули стыки между
вагонами, и поезд медленно двинулся вперед.
– Ну слава Богу, наконец поехали… – вздохнула
Галина Ивановна и снова принялась переодеваться ко сну.
На этот раз Надежда даже не пыталась заснуть: к стуку колес,
к духоте, к сонному бормотанию попутчицы прибавилось сознание того, что под ее
диваном, неудобно скорчившись, лежит живой человек.
Спустя примерно час, убедившись, что со стороны Галины
доносится ровное сонное дыхание, изредка перемежающееся тихими музыкальными
всхрапами, Надежда свесилась с дивана, приникла к щели рундука и прошептала:
– Ну как ты там?
Дыхание Галины затихло, и генеральша хорошо поставленным
голосом проговорила:
– Нормально!
Надежда замерла, испуганно глядя на соседку. Но та
перевернулась на другой бок и снова заснула.
Больше попыток разговаривать с Виктором Надежда не
предпринимала. Заснуть она тоже не смогла, так и пролежала до утра, ворочаясь с
боку на бок и прислушиваясь к доносящимся из рундука звукам. То ей казалось,
что она слышит дыхание Виктора, то все затихало, и она в панике замирала,
думая, не умер ли он там от удушья.
Действительно, если даже в купе была немыслимая духота, то
трудно было даже представить, что чувствует скорченный и запертый в ящике
человек…
«И почему это должно было случиться именно со мной? –
обреченно думала Надежда. – Подумать только, в Москве я не была несколько
лет. И как только собралась навестить родственников – появляется Витька
Бегунов, с которым мы не встречались лет двадцать, да не один, а с девицей,
девицу тут же убивают, а Витька просит меня о помощи. Отчего он не побежал в
другое купе?»
Тут перед мысленным взором Надежды предстал разгневанный
муж, как это часто бывало, когда Надежда Николаевна попадала в разные
неприятности. Ибо муж ее, Сан Саныч, был твердо уверен, что все неприятности
Надежда призывает на собственную голову своим легкомысленным поведением. Она
вечно суется туда, куда ее не просят, понукаемая своим феноменальным
любопытством.
«Но что я должна была делать в этой ситуации? – по
инерции стала оправдываться Надежда. – Сдать Витьку милиции? Так-то я
отплатила бы ему за дружбу. Или не входить в свое купе первой, подождать Галину
Ивановну? Та-то уж бы не растерялась, самолично Витьку бы задержала. А я видела
человека, который соскочил с поезда, если Витя невиновен, то девушку убил он,
больше некому. Можно проверить списки пассажиров, вычислить, кого нет…»
Надежда вспомнила вдруг, как в Бологом кто-то разговаривал с
проводницей, и поняла, что убийца подсел именно на этой станции. В Москве без
билета сесть трудно, да еще в СВ. В Твери – рано, вдруг кто заметит. А в
Бологом – в самый раз: глубокая ночь, пассажиры спят. Сунул проводнице денег,
она и пустила. Так что не найти его, потому что никто не видел, а проводница ни
за что не признается – может работы лишиться.
Надежда тяжело вздохнула.
Этой ночью она так и не смогла уснуть. За окном заливалась в
чьей-то машине сигнализация, по полу тревожно бегали квадраты тусклого ночного
света. Чувство потери не проходило. Осознав это, она горько усмехнулась в
темноте. Опять начинается прежняя депрессия. Какая еще потеря? Она давно уже
потеряла самое дорогое – отца, и примирилась с этой потерей. Ее сумел убедить в
этом психиатр, которого притащил Стас.
Оттуда не возвращаются, сказал доктор, вы должны осознать,
что никогда уже не увидите отца живым. Не вините себя в его смерти, он долго и
тяжело болел, и смерть явилась ему избавлением.
Доктор повторял это много раз, и однажды она не выдержала и
рассказала ему все.
Отец так и не оправился после инсульта. В больнице сказали,
что надо радоваться тому, что парализовало его только частично. Отец мог ходить,
немного подволакивая ногу, правая рука была скрючена и прижата к боку. Он
ничего не говорил, только мычал, ей казалось, что сердито и недовольно.
Врачи обещали, что со временем речь восстановится, но отец
чувствовал себя все хуже и хуже, раздражался по пустякам, смотрел на свою дочь,
злобно сверкая глазами, она же всякий раз принималась плакать от жалости к
нему. Тогда он еще больше злился.
В издательстве пошли навстречу и разрешили работать дома,
поскольку она не могла оставить отца одного, он был абсолютно беспомощен,
рубашку не мог застегнуть одной рукой. Нужна была сиделка; дорогие лекарства,
массажистка и занятия по восстановлению речи стоили много денег, которых не
было. Отец до болезни читал лекции по физике для студентов вечернего отделения,
она редактировала чужие тексты, преимущественно на научно-популярную тематику.
Накоплений у них не было. Врачи пожимали плечами и не давали никаких
обнадеживающих прогнозов, да она и сама видела, что отцу все хуже и хуже. И
вот, когда однажды утром он не смог здоровой рукой удержать чашку с горячим
чаем, она решилась и сказала, что нужно попросить денег у матери. Он закричал
на нее – страшно, без слов. Не закричал – завыл. Она ужасно испугалась, тогда
он дрожащей рукой нацарапал на листке бумаги одно слово – «Прокляну!».
