Хорошо, что мы тогда уже навострились мысли свои друг от друга прятать, иначе я бы от стыда убежал и не посмел вернуться. Какое-то время Гера не двигался. Лежа на боку, он походил на брошенную куклу-марионетку: ноги разбросаны, руки нелепо вывернуты в локтях, и во всём замершем теле страшно шевелится один кадык.
Позади меня послышались шаги. По тропке между деревьями пробирались двое: мужик в годах, по виду крестьянин, на костыле, и молодой парень, в блестящей сутенерской рубашке и с перстнями на пальцах. Они выбрались на поляну и замешкались, не понимая, что им делать дальше. На старичка жалко было смотреть: щеки трясутся, на руке, держащей костыль, вздулись вены. Поход через джунгли на одной ноге его здорово измотал. Молодой, наоборот, выглядел свеженьким. Он явно принадлежал к мелким криминальным кругам. Из кармашка его белого пиджака торчал кончик сигары, на запястьях болтались золотые браслеты.
«Девочка, займись делом…»
Я не сразу понял, кто это говорит. Мы переглянулись с Ковальским.
«Оставьте меня в покое. Инна… Займись людьми!»
Инка медленно подняла голову. Гера лежал на боку, уткнувшись лицом в траву, а она всё так же обнимала его, распластавшись сверху.
— Нет! — чуть слышно сказала она. — Мы будем лечить тебя, пока ты не поднимешься…
«Это бесполезно». Очевидно, Гера настолько ослаб, что не мог произносить слова вслух. Его хватало лишь на слабые мысленные передачи.
«Девочка, тебя ждут люди. Ты должна успеть, пока…»
На полянку вышла женщина в легком оранжевом платье. Скорее всего, блуждая по лесу, она провалилась в какую-то лужу; ноги ее по колено были в грязи и одной туфли недоставало. Теперь они стояли над нами втроем: пожилой крестьянин на костыле, жиголо в золоте и тетка, босая на одну ногу.
«Гера прав, — подумал я. — У нас очень мало времени. Если умник Ковальский не ошибся, то завтра свойства местности изменятся. Даже сегодня к вечеру поле начнет ослабевать. Инна не должна бросать начатое, что бы вокруг ни происходило».
И я сказал ей об этом. Я подтвердил, что мы с Женькой не отойдем от Лиса и попробуем что-нибудь придумать. Мы могли бы напрячься и усилием воли вызвать врача из ближайшей деревни, но раненый нуждался не в пилюлях, а в срочной операции.
— Иди к ним! — сказал Ковальский, указывая Инне на шестерых замерших людей. — Иди, они ждут тебя.
«Оставьте меня… Женя, переставь прицел в пулемете вперед, до упора…»
— Плевать на них! — Инка переползла выше и теперь баюкала голову Лиса на коленях. — Герочка, я тебя не брошу. Ты только не молчи, ладно? Ругайся, если хочешь, только не молчи. Я прошу тебя!
«Женя, возьми пулемет, поставь у развилки… между камней… планку до упора, прицел встанет на максимум дальности, будет больше полутора километров…»
— Боже! — Ковальский отвернулся и принялся протирать очки о свитер. Плечи его вздрагивали. — Боже, Боб, успокойте же его как-нибудь!
«Роберт… Ты слышишь меня?»
— Слышу, слышу.
Я снова положил ладони Гере на грудь. Стоило мне к нему прикоснуться, как в носу у меня лопнул сосуд, и кровь хлынула на подбородок. Ощущение было такое, словно меня рывками поднимали из глубины без акваланга. Когда-то, безумно давно, мы с Инкой пытались заниматься дайвингом, но мне это дело пришлось очень быстро оставить. Под водой, стоило опуститься метров на шесть, я начинал чувствовать жуткую тяжесть в барабанных перепонках, а в голове поднимался противный вой. Теперь было то же самое, только выбраться из этого омута не так-то легко.
«Роберт… Патроны к пистолету у меня… в кармане куртки… Заряди!»
— Я всё сделаю. Ты только не волнуйся!
«Женя, поставь на одиночный… Не подпускай близко… Оставьте меня… Пока вы со мной возитесь, они всех вас перебьют…»
— Инна, он прав! — сказал Ковальский, не оборачиваясь. — Поток ослабевает! Разве вы не чувствуете?
— Он умрет, если мы его отпустим!
Тем не менее Инка скатала курточку и нежно перенесла на нее голову нашего «генерала». Я понял, что мне не стоит стараться изображать киллера. Лучше прилечь рядом с Лисом да запрокинуть голову, иначе кровь не остановится. К звону в ушах я притерпелся, избегал только резких движений. Я понятия не имел, сколько смогу так выдержать. Свет померк, словно мутная многометровая толща воды плескалась перед глазами.
А потом мне стало значительно легче, потому что Ковальский подошел с другой стороны и лег рядом, сплетя пальцы с моими на безжизненной груди Германа. Мы держали его долго, очень долго, пока он не начал дышать ровнее, пока кровь, залившая его левое легкое, не начала рассасываться, пока сломанное ребро, пробившее диафрагму, не начало срастаться. Только тогда мы осмелились перенести его к костру. А дальше я ничего не помнил, я свалился и спал часа два, как убитый, забыв про пистолет и про патроны. Если бы кому-нибудь вздумалось на нас напасть, они повязали бы нас без труда, это уж точно.
Но очнулся я не потому, что выспался. Я почувствовал вблизи зверя. Оцелот пришел на запах крови. Я его не видел, хитрая бестия умело пряталась в ветвях. Но ощущение его голода вмиг вырвало меня из сна. Какой-то кусочек сознания, видимо, всё это время оставался на страже. Я оглянулся на Лиса. Он не шевелился, не стонал, только грудь слабо поднималась в такт редкому дыханию. Ковальский спал рядом с ним, одной рукой обнимая Геру, другой прижимая к себе пулемет. Да, вояки из нас обоих те еще!
Я подкинул веток в костер, спустился посмотреть, как делишки у супруги. Вокруг Инны сидели совсем другие люди. Ни старичка с костылем, ни бандита в белом костюме. Я представил, что этот окольцованный красавчик сможет теперь натворить, и невольно поежился. Затем вернулся к огню и прокрутил в ремне дополнительную дырку. Штаны с меня сваливались. Я потерял килограммов пять, не меньше, а жрать хотел так, что готов был листья с кустов обгладывать.
Потом я приручил Дуську. Я рассудил, что лучше иметь ручную тигру, чем ждать, пока нами поужинает дикая.
Гера молчит. Он давно молчит. Мы по очереди к нему подходим, проверяем, дышит или нет. Вроде, дышал. Даже заснул ненадолго. Юджин раза три к нему подкатывался, мол, давай, в больницу отправим. Тот уперся — ни в какую. Жуткий характер, и что в нем Инка нашла? С другой стороны, он прав. Может статься, с такими ранами, он до больницы и не дотянет.
Сначала мы с Ковальским даже не пытались двинуться с места. Инна приходила трижды, садилась, клала голову Лиса к себе на колени. Но долго она не выдерживала, посидит чуток — и реветь начинает. Я тоже, глядя на нее, немножко расклеился. А потом успокоился. Почти час никаких рецепторов не было, и Инна позвала меня на полянку, посидеть.
«Наконец-то, — решил я, — глядишь, помиримся!» Но вместо того, чтобы мириться, она закрыла глаза, взяла меня за руки и велела молчать. Так и молчали минут десять, пока до меня не дошло, что нос больше не болит, а насекомые — не кусают. А потом во мне что-то изменилось. Я вернулся к костру и понял, каким был раньше идиотом.
