До прошлой недели Молин не слышал и малейших скрипов в отлично смазанных шестернях Конторы. Очевидно, он не прислушивался. Кого-то там Дума финансировала по остаточному принципу – учителей, библиотекарей. Контору Дума не финансировала никак, но шестерни исправно крутились. Он поймал себя на забавной мысли. Впервые он задумался о стране, не о государстве, а о людях в целом, находясь там . И там же впервые в жизни произнес патетические громкие фразы. Ну конечно! Все происходило ведь почти понарошку, как в сказке…
Упрекнуть себя не в чем, он не вступил в ряды отщепенцев; по сути, он и в будущем не прерывал службы. Как могло произойти, что, вернувшись, он скатился на дорогу измены? Причем выбор отсутствует. Либо он не летит ни в какой Дагомыс, а ставит к стенке ни в чем не повинного Антона Зинулю, которому уготовано через двадцать лет изобрести зачаток первого маточного биохарда, но который каким-то боком связан с Конторой…
…Черт, вот оно! Железная тетрадь доказывает, что будущий профессор уже благополучно дожил до своего открытия… а Молину уготованы разжалование и тюрьма… в лучшем случае. Или капитан забывает о глупостях, крутит дырки в погонах, и бесперспективный опыт приведет через четыреста лет к катастрофе. Кроме того, там Жанна. Или не кроме того, а в первую очередь. Здесь у него никого нет, а там хоть кто-то близкий. Парадокс…
Выбора нет, но выбор делать надо. Вход там, где выход.
Ему очень не хотелось вновь обращаться к Любановскому, да еще в субботу, но иных вариантов не оставалось.
На базе, под нарочитым вниманием Старшего, он написал подробный отчет. Сдавая в дежурке пропуск, оглянулся. Вукич стоял в коридоре, глядел вслед. На долю секунды у Молина возникло желание вернуться, схватить усатого за грудки или налить ему коньяка и вытрясти наконец, что же происходит.
Но Вукич тут же отвернулся и захлопнул дверь.
Потом Макс дважды звонил из двух разных будок, прикрывая рот ладонью, и спустя два часа стоял перед нужным подъездом. Третий звонок он сделал из автомастерской напротив. На одиннадцатом этаже в квартире сняли трубку, и мужской голос дважды весело произнес «Алло!».
Зинуля был прописан с матерью и младшим братом, но проверять, дома ли родственники, у Молина не было времени. Он потолкался у бронированной двери подъезда, вскоре вышла старушка с пуделем, и Макс поднялся наверх.
– Кто там?
– Сослуживец Игоря Григорьевича. Ему отворили дверь. Антон, высокий, немного сутулый, уже подсадивший зрение, в сильных очках, и его мать, на две головы ниже, в кудряшках и расписном халате.
– Пройдемся, – предложил Молин.
Зинуля не удивился, отправился за свитером. Видимо, его уже посещали .
– Мы можем сейчас проехать с вами в институт? – спросил Молин во дворе. Он сам точно не знал, как поступит, если парень откажется.
– Можем… – удивился тот. – Только там на сигнализации все. Придется упрашивать охрану, чтобы позвонили на пульт. А что вы хотите?..
– Вы любите дочку Игоря Григорьевича? – перебил Молин.
Лицо аспиранта вытянулось. Он медленно снял очки и, хлопая пшеничными ресницами, уставился на собеседника:
– Вы пришли меня шантажировать?
– Да.
– Достойный ответ! – Зинуля нервозно хихикнул и огляделся по сторонам.
Рядом никого не было, они стояли на узкой грязной дорожке среди заснеженных газонов. За строем одинаковых многоэтажек на проспекте проносились редкие автомобили. Облезлый пес тащил из помойки рваный полиэтиленовый пакет.
– Не знаю, чем вы собираетесь меня пугать, но приплетать Любу – большая ошибка. Я даже не стану разговаривать.
Тем не менее Зинуля не сделал и шагу, чтобы уйти. Макс обрадовался: кажется, он нащупал верную тональность.
– Мы и не собирались ее приплетать, если бы нас не вынудили. Скажу больше, вы сможете спокойно жить с женой и продолжать научную работу, если добровольно пойдете навстречу…
– Вы из органов?
– Служба внутренней безопасности заведения, где трудится – пока что – ваш тесть. К вашему несчастью, в отличие от тех «органов», что вы подразумеваете, мы не скованы никакими юридическими нормами. Передо мной поставлена задача, и она будет выполнена.
Молин сунул правую руку в карман. Аспирант стремительно побледнел.
– У вас есть две возможности. Или мы немедленно едем вдвоем и вы отдаете мне препарат, после чего инцидент будет закрыт, или… – Макс небрежно махнул в сторону стоянки, где прогревали моторы несколько иномарок. – Или мы все равно едем, но ваша судьба перестает меня интересовать. По статье «государственная измена» амнистия не предусмотрена. Если вас не застрелят сегодня, то за пятнадцать лет лесоповала вы много раз пожалеете, что остались живы.
– Но я не могу! – всплеснул длинными руками Зинуля, голос его сорвался на визг. – Как же быть с деньгами?
– С деньгами? – растерялся Макс. – Это нас не интересует.
– Так вы не знаете о гранте? – тут же осмелел ученый. – Я почти месяц вел синтез, пока не убедился, что один из компонентов повторить невозможно. Чрезвычайно редкое растение… Мы смогли начать опыты, только когда нам доставили необходимое количество этой травки. После этого были выделены деньги. Если вы отберете препарат, меня точно пристрелят.
Почти месяц, ужаснулся Молин. Тесть скинул «барабан» зятьку задолго до испытаний Конторы. Они предвидели результат, поэтому только ждали, пока я проснусь, чтобы свернуть эксперимент. Кто еще в «доле»? Вукич? Арзуев? Нет, невозможно.
– Какая сумма?
– Шестьдесят тысяч баксов…
– Не вешайте лапшу! Не существует такого западного фонда, что выделил бы средства на подпольные исследования. Обоснование заняло бы по меньшей мере год, плюс резонанс в печати.
– А я и не говорил, что это западный фонд. Игорь Григорьевич представил меня людям… Создано частное предприятие, я подписал контракт!
– Сколько ученых, кроме вас, там задействовано?
– Четверо…
Макс столкнулся с неизбежностью. Колесо завертелось, теперь его не остановить. Имя Зинули вошло в историю. С ним или без него коллеги продолжат начатое.
– Тогда понятно. Опыты велись на наркоманах?
– Да…
– И каков результат?
– У семидесяти процентов полное снятие синдрома ломки.
– Но это ведь не то, чего вы добивались?
– Не то. Зависимость остается.
– Сделаем вот как. – Максу в голову пришла новая идея. Химик был абсолютно подавлен, потерял ориентацию. Следовало добить, пока не опомнился и не начал соображать. – Я готов вас пожалеть. Несмотря на соучастие в преступлении, цели у вас благородные, дело нужное, ведь так?
Зинуля закивал, повернув лицо в сторону. Говорить он не мог.
