Молин не поверил, но, поразмыслив, решил Вукича не теребить. Начальству виднее, как поступать. Вполне вероятно, что, по традициям Конторы, дело обстояло с точностью «до наоборот». Таким образом группе давали понять, что тема закрыта и упоминанию не подлежит, а итоги перебрасывались совершенно другому ведомству.
Дома Максиму показалось непривычно темно и душно. Он прошелся по пустой квартире, поводил ладонями по знакомым предметам, раздернул занавески, с натугой отворил дверь на балкон. До отлета оставалось три часа. В холодильник можно было не заглядывать, в санатории кормить будут как на убой, обязанности свои Контора выполняла строго. Даже в годы всеобщего развала и взаимных неплатежей. Нынче с финансами стало получше, нечего и сравнивать. Деньги… Максим высыпал на пыльную полировку стола горку мелочи и две заклеенные банковские пачки.
Что-то его смущало, не позволяло окончательно расслабиться. Казалось бы, на сей раз прошло донельзя замечательно. По сравнению с опытами трехлетней давности, когда почти два дня корчило и выгибало так, что думал: не встану больше. Но поднялся ведь, и печень прочистили, и иммунитет за месяц восстановили, и лишних пять кило набрал.
Тогда погибли трое зэков, а может, и больше, Молину не докладывали. После него работали еще две группы добровольцев, Вукич ходил в свеженьких капитанских погонах, а старшим был Васенко, которого потом забрали из Конторы, по слухам, в разведку…
Но в прошлый раз у Молина не случалось провалов в памяти, это уж точно! Лучше бы подводила память, чем испытывать недельную боль в мышцах… Он не мог отделаться от мысли, что за сутки тесного знакомства с «барабаном» что-то произошло… Нормальный человек, открыв утром глаза, не ощущает времени, что он провел во сне. Кажется, только прикорнул, и звенит будильник! А здесь химера такая, точно и не дрых, а в полудреме валялся, и не сорок часов, а гораздо дольше. Впрочем, вот он, календарь, все без обмана…
Максим откинул край паласа, не снимая ботинок, прилег на тахту, открыл нижнюю секцию «стенки». В глубине покоилась древняя семейная реликвия, пузатый чемодан с оторванной ручкой и металлическими уголками. С клеенчатым чудовищем связаны были самые ранние воспоминания. Когда родители еще жили вместе и первый дом был там, где в окна по ночам заглядывало северное сияние, маленький Максимка целиком умещался внутри чемодана. Он раскладывал вокруг себя отцовские кокарды, помятые кнопки дверных звонков и играл в летчика… Потом чемодан сопровождал его в пионерские лагеря, потом превратился в хранилище фотоальбомов и прочих раритетов детства. Изнутри на крышке и высоких бортиках руками Молина было наклеено великое множество журнальных вырезок – здесь в одной компании обретались «Смоки» и «Чингисхан», размалеванный в защитную окраску Шварценеггер и таинственная Мирей Матье, три мушкетера во главе с юным Боярским и роскошная певица Сабрина…
Мирей Матье. Молин сдавил пальцами мочки ушей. Неужто снова начинается? Комната качнулась, издали донесся затихающий перестук тамтамов. Нет, вроде отпустило. Вукич говорил, что зараза держится в крови пять суток, а идут только третьи, всего можно ожидать. Мирей Матье. Фотография чарующей француженки за десятилетия поблекла, но ее улыбка, щека, уложенная в изгиб локтя, обладали странной силой. Словно подул жаркий средиземноморский ветер, словно вспыхнули огни южного побережья, где всегда лето и девушки, подобные ей, улыбаются так загадочно и маняще…
Он очнулся от собственного крика и звона стекла. Левая рука сжимала статуэтку, тахта завалилась набок, чемодан с альбомами опрокинулся, а в окне зияла дыра. Стул, которым он запустил в окно, валялся у батареи, весь усыпанный осколками. Сам Молин стоял почему-то в углу, грудная клетка раздувалась, будто кузнечный мех, зубы стучали. Святые яйца, что это было?
Дисциплина превыше всего. Он с усилием разжал руку, водворил бронзового Дон Кихота на место и нажал кнопочку на панели телефона. Анна сняла при первом гудке.
– Уже едем, не волнуйтесь! Дверь сможете открыть?
Следующие пять суток Молин провел как заправский курортник. Анализы, кефир, процедуры, шезлонг, полдник с печеньем, уколы, легкое чтение. Апрельское солнце не позволяло понежиться на огороженном куске пустого пляжа, но так было даже лучше. Не отвлекало.
Он часами просиживал в куртке, уставившись на свинцовый горизонт. Когда за ним приходили, включал счастливую улыбку, хихикал с сестрами и думал. О Мирей Матье. О том, почему не может о ней не думать.
Это случилось на шестой день. Он вскочил, комкая мокрую от пота простыню. Мирей Матье. Нет, другая ! Электронный будильник показывал полтретьего ночи, за стеклянной дверцей дежурные сестры звякали чайником, светились огоньки реанимационного комплекта.
Не Мирей, совсем другая. Он чувствовал ее руки на плечах, чувствовал, как напряглись ее ягодицы, когда она встала на цыпочки для поцелуя… Этой женщины не существовало раньше в его памяти, рановато еще поддаваться склерозу, да и не так уж много подруг успел поменять, со всеми приездами и отъездами. Она трогала его губы своими и шептала… Она шептала. Теперь он ясно вспомнил, чертовски похожа, но совсем не шансоньетка, другой подбородок, и глаза! Она шептала: «Я буду ждать тебя, зверь…» Почему – зверь? Или не зверь, а Змей ?
По инструкции следовало немедленно нажать кнопку в изголовье. Капитан потянулся к мерцающей в полумраке точке, но застыл на полпути. Он вспомнил .
– Какое счастье, что ты есть, Жанна! – прошептал Макс. – Боже мой, какая ты молодчина!
Утром он пил кефир и сдавал кровь, заигрывал с дежурной и смотрел на море. Ниже беседки спускаться было нельзя, издали он видел, как молчаливые ребята в штатском пропустили в ворота джип с московскими номерами. С Вукичем приехали еще двое, одного Макс узнал, видел мельком на полевых испытаниях в девяносто шестом. Но не в правилах Конторы показывать, что кого-то узнаешь, если тебя специально не представляли.
Троица поспешно скрылась в пятом корпусе. Черт их разберет, кого они тут еще держат? Память возвращалась кусками, иногда маленькими осколочками, иногда на место садился огромный пласт. В кабинете кардиолога некстати попался на глаза настенный календарь. Макс чуть не завыл от ужаса, увидев сегодняшнее число. Медики так и подпрыгнули, пришлось наврать, что свело ногу.
Девятый день! Он отправился к Главному, не представляя пока четко, о чем просить. Попросил встречи со старшим группы. Вукич в столице, ответили ему. Неправда, отмахнулся Молин, я его утром видел. Молину посоветовали соблюдать дисциплину. Тогда я уезжаю немедленно, заявил он. Так отвечать ни в коем случае не следовало, полковник вытаращил глаза. Молин знал, что о его чудовищном поведении станет известно «наверху» спустя пять минут, знал, какие выводы могут за этим последовать. В арсенале Конторы имелось не так уж много взысканий, но не дай бог никому их на себе испытать.
Максим сидел в палате и следил за птицами на голых мерзлых ветках. «Осколки» памяти уже не планировали, а сыпались в мозг сплошным снегопадом. На стук барабанов он старался не обращать внимания. Оставалась надежда, что его выходку спишут на последствия тестирования, как-то замнут. Так или иначе, теперь не избежать психологической обкатки – в Конторе не держат неуравновешенных людей. Главного ему обмануть, возможно, и удастся, но не парней из первого отдела Управления, что годами отслеживают каждый шаг своих коллег. Максим и сам не понимал, как он такое допустил. То есть понимал и находил объяснение. Впервые за десять лет у него появился собственный островок, о котором никто не догадывался. Десять лет назад он осознанно согласился не иметь ничего личного и ничего лишнего, способного повредить службе. И вот…
