Папа слегка обалдел, но решил: пусть дочка перебесится, все равно никто на нее внимания не обращает. Питер, ты только Баркову не говори, но он показывал мне фото жены. Она некрасивая, похожа на обиженного кенгуру. И вот, эта кенгуру свела Владислава с рокерами, и все вернулось на круги своя, только еще хуже. Он действительно сочинил несколько текстов для какой-то захудалой провинциальной группы, но вскоре они распались. Потом была другая группа, и Влад бросил колледж, снова начал глотать «колеса» и прочую ерунду. Как и прежде, он не привыкал, но с его психикой произошли неприятные изменения.
Он начал думать о смерти.
Наверное, так было модно в те годы. Только у других мода прошла, а Барков задержался в восемнадцатилетнем возрасте. Однажды он выпал из окна второго этажа. Курил на подоконнике, пьяный, откинулся и выпал. Возможно, удар головой повлиял, не знаю.
Чем все закончилось? Невзирая на истерики родителей, девушка-студентка, а затем уже дипломированный врач, снимала на пару с поэтом комнату и вступила с ним в законный брак. Для своего брака она не видела опасности. Барков ведь не злой и очень щедрый. Он тратил на нее все деньги, что зарабатывал в музыке. На гитаре играть так и не выучился, но стихи для ребят писал, занимался светом, звуком, все такое… Это немножко больная тема, Питер. Ты с Владиславом о группе не говори, он уверен, что если бы жена не забрала его в Штаты, его коллектив затмил бы «Нирвану» и «Секс-пистолз»… Но не уехать он не мог. Он слишком привязался к супруге и никогда не забывал, кто оценил его способности к творчеству. Она ушла от Баркова уже здесь, в Америке, потому что больше выдержать не смогла. В Нью-Йорке с Барковым случились, один за другим, три сильных приступа. Он попал в больницу, затем вышел, но категорически отказывался идти работать. Он слишком привык, что его опекают, что жена и соратники молятся на его гениальность и ждут от него космических откровений. Барков впал в меланхолию, валялся на диване или пропадал в злачных кабаках.
Внезапно оказалось, что в Нью-Йорке проживает миллиона полтора чокнутых, давно получивших монополию на каналы связи с космосом, или, как говорит Леви, с мировым логосом. Барков тыкался из стороны в сторону, ошивался на вечеринках, но семья жены кормить его отказывалась, супруга усердно училась и проявляла сильное недовольство.
После кенгуриного прозябания в русских снегах жена почувствовала себя перспективным, обеспеченным специалистом. Она легко освоила язык, сдала экзамены, переехала в престижный район и купила машину. А за собой она таскала никчемного мужа. Как лишний балласт, как рудимент, который давно мешает, но отрезать больно, и все некогда… Нет, она его не бросила окончательно, даже после развода. Она таскала его к лучшим специалистам по нервным болезням, особо упирала на необычные способности, на артистические дарования. Ее слушали, кивали и охотно брались за лечение бывшего мужа, пока позволяла его страховка. Оставшись один, Барков впал в депрессию, но долго не мог выбрать, как умереть. Он мне сам рассказывал, как целый час стоял на карнизе двенадцатого этажа и плакал. Пока он плакал, подкрались копы и втянули его внутрь. С того дня и пошло.
Его лечили, выпускали, а скоро все начиналось сначала. Барков, когда в хорошем настроении, называет себя апостолом смерти. Он пришел к выводу, что силы ада выпустили его на землю для какой-то важной миссии и никак не хотят забирать обратно. Он травился таблетками, но перепутал упаковку и так громко вопил от рези в желудке, что соседи высадили дверь и спасли его. После второго посещения больницы с ним начали происходить странные вещи. Очевидно, его там перекормили успокаивающими, или наоборот. Он начал слышать людей и стал неврастеником. А его жена, вдобавок, затеяла против него судебную тяжбу. Оказалось, у них нашлось что делить, какие-то деньги, переведенные по счету из России, которые она не могла без него снять в банке. Группа, для которой Барков писал стихи, сумела на последнем дыхании издать альбом, после чего развалилась. Владиславу причитались деньги, но у него даже не было заначки, чтобы купить билет в Россию. Бывшая жена ему отказала, она заявила, что угробила на него юность и все накопления. Вот ведь сучка. Могла бы, в последний раз, выделить пять сотен чтобы Влад вернулся домой. Может быть, там он пришел бы в норму…
Ты прости, Питер, что я так ругаюсь, Я знаю, что тебе не нравится. Больше не буду!
Тогда Барков решил вскрыть вены, как показывают в кино. Он улегся в ванной, включил воду и полоснул бритвой. Стоило ему пустить кровь, как закончилась горячая вода. Квартиры он тогда уже лишился и прозябал в трейлерном городке, на окраине Джерси. Баркову не понравилось умирать в холодной воде, вот он завернулся в полотенце и, весь в крови, вылез наружу посмотреть, что там со шлангом. Соседи увидали такое дело и позвонили, куда следует.
Позже он стрелялся и промахнулся. Питер, ты можешь себе представить, чтобы человек промахнулся в себя из ружья? Барков сумел. Причем он не просто промахнулся, а выбил окно в чужом доме и угодил в полицию за порчу имущества. Дело обстояло следующим образом. Денег на пистолет у него не было, да и разрешение, с таким послужным списком, он бы не получил. Зато хватило денег на старое ружье. У Баркова имелся всего один патрон. Я подозреваю, что ружье он украл. Он ушел в лес, зажал ствол коленями и нажал пальцем ноги на курок. Разумный, порядочный человек вставил бы дуло себе в рот. Апостол сказал, что дуло показалось ему ржавым и грязным. Он ведь у нас чистюля! Видел, Питер, он везде таскает с собой мухобойку.
Короче, он упер дуло в грудь, кое-как сгруппировался, но не удержал равновесия. Пуля прошла у него аккурат между ребрами, оторвала кусок кожи и улетела. Грустный Барков поплелся в город, придерживая рану, а навстречу ему уже неслась патрульная машина. Пуля ухитрилась миновать сотни деревьев, добралась до жилого района и разбила окно.
Барков сказал, что после того случая он на некоторое время «отошел от дел». Так он выразился. Однажды утром он сидел у себя в больничной палате и боролся с прыгающей ногой. Пока он сосредоточивал на ней внимание, нога не прыгала, но стоило Владиславу взяться за книгу, как тремор возвращался. А в книге он не мог спокойно дочитать и одной страницы. Начинал шмыгать нос, дергалась щека, и глаза закатывались в сторону. И тут к нему вошла седая низкая женщина в зеленой водолазке. Она поставила перед Барковым коробку с пирожными и улыбнулась тридцатью двумя белыми зубами.
— Привет, — невнятно пробулькала она. — Меня зовут доктор Катарина Сью. А ты и есть тот мужик, которого эти олухи считают ненормальным?
От неожиданности Барков прекратил трясти ногой.
— Я послушала твои песни, — невозмутимо продолжала доктор Сью, — и пришла к выводу, что тебе здесь не место. — Тут она огляделась, поманила Баркова пальцем и заговорщицки добавила: — Сказать по правде, я бы сама тронулась рассудком в подобной дыре. Кстати, я приехала, чтобы предложить тебе работу.
— Вы… импресарио? — выговорил Барков.
— Можно сказать и так. Я работаю в Фонде содействия… А впрочем, это дерьмовое название никто не может выговорить. Если интересно, я заберу тебя в нашу клинику. Наши правила простые. Никто не клюет тебе мозги проповедями, никто не считает тебя психом. Мы лечим от неврозов, и лечим только талантливых людей…
