Кто мог с ней жить раньше? И кто ее вообще, кроме меня, способен вытерпеть?
Присутствие Ксаны в доме — это всегда маленькая катастрофа. Я дал ей доступ ко всем помещениям и устройствам новой квартиры, хотя сам не успел их как следует изучить. Слава богу, она не может отпереть сейф и оружейный шкаф, иначе и там бы началось Ватерлоо. Зато она по двадцать раз меняет компоновку мебели и окончательно запутала оконные театры. Теперь в столовой постоянно транслируется пустыня с кактусами, а в спальне вид, как из иллюминатора вертолета над ночным Нью-Йорком. Он постоянно кружит, этот вертолет. Если долго смотреть в окно, начинает казаться, что и комната кружит вокруг тебя. Ксана запрещает мне выключать театр; как она выражается, от такого вида ее «прет»…
И еще. У меня были прекрасные бежевые стены, но она скачала в ресурс «домового» такую программку, что каждое утро я просыпаюсь среди самых фантастических картин. Раньше я никогда бы не догадался, что разработчикам обоев присуща столь бурная фантазия…
Пусть творит, что хочет, лишь бы не уходила. В спальне обнаруживаю ее выпотрошенную сумку. По всему ковру разбросаны десятки флакончиков с женскими хитростями, тут же шокер в боевом положении, банка минералки, японский словарик, парик, револьвер, салфетки и разноцветные шарики витаминов. «Домовой» у двери моргает уже минут сорок, спрашивая хозяина, нельзя ли всю эту гадость сбросить в мусоропровод. Так и поднимается желание ответить ему «Да!»
На кухонном столе ее портсигар, в нем четыре набитые папиросы. Это и хорошо, и отвратительно. Отвратительно потому, что ей доставляет удовольствие меня позлить. Я сто раз ей говорил, что офицер милиции не возьмет в рот эту дрянь, даже будь она освящена самим Папой Римским. И мне плевать на решения Совета Европы по легализации, и плевать на решения Думы. Никакая Дума не может меня заставить затянуться травой…
Хорошо, что Ксана в настроении покурить. Иногда она звонит мне из какого-нибудь бара, где разрешена легальная торговля «травой». Она звонит и до упаду хохочет, и слышно, как ржут ее подружки. Тогда я начинаю заводиться и ревновать ее, потому что пару раз забредал в подобные притоны. Им приносят готовые косяки на подносах, а завсегдатаям могут устроить и что-нибудь покрепче. Если это женский вечер, столик будет обслуживать полуголый красавчик, блестящий от крема, как латунный чайник. Эти парни специально наряжаются в юбки, на манер древнеегипетских воинов, чтобы окосевшие от «травы» и коки дамочки могли невзначай оценить их прелести…
Когда я слышу, как она хихикает, я требую, чтобы она открыла колпак. Но эта дрянь невменяема, она ни за что не покажется, ее ведь так заводит моя ревность…
Когда-нибудь я прикончу ее.
Это не любовь. Любовь — это когда люди приносят обоюдную радость.
— Ну, тебя долго ждать? — окликает она из ванной. — Я тут околею скоро…
Я иду потереть ей спину.
Сегодня мы не будем драться, нынче мы почему-то задумчивые и почти послушные. А предыдущие все вопли — не в счет. Это посторонним показалось бы, что люди дерутся, как кошка с собакой.
Я намыливаю Ксане спину, а она стоит в моей треугольной ванне и упирается ручками в зеркальную стену. Зеркало запотело, но она проводит ладошкой, и я вижу черные влажные глаза. Про такие говорят «маслины». Когда у Ксаны делаются такие глаза, это значит, что она уже переключилась. Уже можно ее трогать.
Я шлепаю ее по попке и говорю: левую ногу! Она послушно поворачивается и вытягивает носочек, Ставит пятку на край. Я наклоняюсь и начинаю намыливать, слежу, как рваные клочки пены стекают у нее между грудей. А Ксана следит за мной, прикрыв веки. У нее хорошая грудь, соски маленькие и смотрят почти вверх. А от пупка вниз сбегает тоненькая темная дорожка. Я запретил ей сбривать…
Другую ногу! Теперь пальчики чистые, я опускаюсь на коленки перед ванной и беру их в рот. По очереди, начиная с мизинца и до большого. Это часть нашего ритуала. Ноги, а особенно пальчики — это то, что заводит ее быстрее всего. Я никогда не купаю ее выше пояса, а она, когда ночует у меня, никогда не моется ниже пояса сама.
Я втягиваю в себя сразу два, а то и три ее пальчика, и проталкиваю между ними язык. Ксану швыряет влево, словно через позвоночник пропустили разряд. Скольжу ногтями по ее напрягшейся лодыжке, поднимаюсь выше по бедру. У нее каменные мускулы и потрясающе гладкая кожа. Ксана хватается за массивные кольца для полотенец и дышит открытым ртом. В такой позе она похожа на распятого Прометея. Горячая вода бьет на нее из двух горизонтальных сопел, мой халат промок насквозь.
— Еще! Ну, пожалуйста, что ты делаешь, ты сумасшедший. Еще! Еще…
— Попроси меня! — говорю я и поворачиваю ее к себе спиной. — Попроси меня как следует.
Я окунаю ладони в гель и массирующими движениями намазываю ее, от пояса до середины ляжек. Ксана прогибается, ее несусветные ногти скрипят и царапают по зеркалу. Змеи пробираются среди лилий, ящерка показывает мне раздвоенный язычок. Бедра чемпионки, шарики бицепсов. Тысячи волосков поднимаются дыбом в нежных подмышках. На ее предплечьях тоже грядки мокрых волос, их я тоже не позволяю сбривать.
Возьми меня, Яник, не мучай меня, возьми, я вся твоя…
— Не так! — говорю я, и раздвигаю ее полушария. — Попроси как следует! Скажи мне, кто ты такая.
Мне еще удается оставаться невозмутимым. Это очень важно, чтобы все не испортить в ритуале. Я намыливаю ее там, где острее всего. Ее лоснящаяся кожа скрипит под моими пальцами. Над попой две маленькие уютные ямочки. Почти такие же, как на ее щеках, когда улыбается.
— Я похотливая дрянь. Я маленькая… грязная… развратная… О, мальчик!!!
Ксана прогибается почти под углом в девяносто градусов. В ванной полно пара, кажется, что мы дышим водой. Ее ступни медленно расползаются в стороны. Если бы она любила меня, я стал бы самым счастливым человеком на планете.
Полюби меня. Притворись. Хоть иногда…
— Пожалуйста. Пожалуйста! Трахни меня! Делай со мной, что хочешь, иначе я упаду, я закричу, я не могу больше…
Я запускаю в нее два пальца. Второй рукой, не видя, намыливаю ей живот и бедра. Ксана ищет, за что бы схватиться руками, ее лопатки норовят прорвать кожу, как зачатки крыльев.
— Перестань зажиматься! Мне надо тебя помыть. Ты ведь грязная? Я не слышу?..
Я поймал внутри нее этот пятачок, куда сходится все. Здесь и сейчас концентрируется ее вселенная, Можно пинать, шлепать и щипать, болевые центры бездействуют.
— Да… Я грязная дрянь… Пожалуйста, сколько угодно… Все, что ты захочешь. Все, как ты скажешь, только не останавливайся!
Я не останавливаюсь. Не останавливаюсь до тех пор, пока она не сжимает мне руку с угрозой вывернуть локоть. Тут важно не упустить момент и свободной рукой обнять ее поперек живота. Иначе она упадет, так уже было. Она не держится на ногах, она вообще ни за что не держится, а руки ее летают так, что я отворачиваю лицо.
