Хозяин тотчас повел гостя в соседнюю комнату, где накрыт был стол на троих. Гоша сразу коротко пробросил, что друг не смог, услышал безразлично – небрежное «я догадался» и заставил себя не думать об Игнате хотя бы какое-то время. Получалось плохо.
Они выпили, Гоша, проголодавшись, уминал деликатесы, поощряемый Утинским. Сам хозяин не отставал, а после третьей пошли расспросы о его, Гошином житье-бытье. Он знал от своих о гибели Гошиной семьи, и они выпили еще, помянув родителей, коих и у Володи Утинского на осталось на свете.
Что тут сыграло решающую роль: ударивший в голову хмель, гвоздившая сердце тревога за Игната, неожиданно теплая атмосфера застолья, неотразимо располагающий к себе Утинский, в поведении которого не было даже признаков превосходства и этих понтов, присущих нуворишам? Да все это вкупе, как потом, спустя месяцы, решил Георгий Арнольдович, возвращаясь памятью к событиям, что последовали за их встречей!
Словом, у гостя возникло острое, неодолимое желание взять и выдать все Володьке (именно так, на «ты», запанибрата он стал ощущать сидевшего перед ним, еще час назад, в сущности, незнакомого человека).
Тот словно почувствовал и, как бы между прочим, поинтересовался, что за финансовый гений должен был явиться.
Колесов решительно опрокинул рюмку, не чокнувшись, и стал выкладывать все. С самого начала, с детской дружбы. Утинский внимал сперва рассеянно, видимо, жалея, что время уходит на чью-то чужую историю. Но когда дошло до биржи и божественного брокера, Владимир Александрович запал. Он слушал не шелохнувшись, приоткрыв рот. Так впечатлительные натуры слушают очевидца НЛО или рассказ о неразгаданном феномене. В глазах его не прочитывалось, как ни странно, ни малейшего недоверия, иронии или скепсиса по отношению к перебравшему гостю. Почти с такой же невозмутимостью он отнесся к идее, ради которой Гоша его нашел. Только энергично потер уголки глаз у носа и, усмехнувшись, проговорил с характерной одесско-еврейской интонацией: «Миллиард? Почему не два?» И они немедленно выпили, как говорится в одной великой книге.
Гоша закончил на очередном, сегодняшнем исчезновении друга и, точно в подтверждение реальности изложенного, надавил вызов на мобильном, – впрочем, с тем же успехом. Он протянул телефон в сторону Утинского, как бы апеллируя к нему в доказательство кошмара: «Вот, слышишь?»
– Ты говорил, есть копии отчетов, – после небольшой паузы спросил хозяин особняка слегка заплетающимся языком, но с абсолютно серьезным видом. Лицо его изменилось. Он словно только что приступил к важной работе, прекратив праздное застолье. – Где?
Гоша неверной после выпитого рукой извлек бумаги из папки, покоившейся на том стуле, где, судя по прибору, надлежало сидеть Игнату. Утинский бегло просмотрел отчеты. Тут он явно сделал над собой усилие, не выдав изумления, – уж ему-то, хорошо знакомому со спецификой биржевой игры, все это представлялось полной фантастикой. Мыслящая бронза – куда ни шло: это устное творчество. Но биржевые документы с печатями, демонстрирующие абсолютно невозможное предвидение и невообразимый алгоритм игры!
– Володя, скажи честно, ты во все это веришь?
Взгляд Утинского стал другим, трезвым, холодным и сосредоточенным. Казалось, он не видел собеседника. Он считал на компьютере, роль которого выполняли его мозги, сделавшие Утинского очень богатым и при этом предотвратившие смерть от пули киллера, тюремные будни и тоску вынужденной эмиграции.
– А к себе ты забежать не догадался?
– Зачем?
– Проверить, на месте ли ваш этот кудесник бронзовый.
– Ты полагаешь… – Георгий Арнольдович побледнел, рефлекторно схватил Утинского за руку.
– Не исключаю. Вставай, поехали.
– Куда?
– Хочу взглянуть на него. Если, конечно, он не вознесся на Олимп, к своим. А что касается вашего безумного предложения – считай, что я его принял. Тем более что без всяких бронзовых оракулов чую – мировой рынок перегрет, что-то назревает.
Глава третья. Налет
Игнат пребывал в отличном расположении духа. Примерно в пятнадцать тридцать он покормил себя отбивной, сопроводив ее маринованными огурчиками и парой рюмок водки. Усилием воли, с учетом предстоящего, он жестоко приструнил организм, желавший продолжения банкета, и улегся вздремнуть. Но только голова его коснулась подушки – звонок в дверь. Игнат струхнул. Гошка должен был уже уйти, а кому еще?..
Стараясь ступать мягко, он подошел к двери и уставился в глазок. Миловидная молодая блондинка с какими-то бумагами в одной руке и похожей на фломастер массивной авторучкой в другой глядела на него так, словно с той стороны тоже было видно.
– Вам кого?
– Простите, Оболонский Игнатий Васильевич дома?
– Это я. А какие вопросы?
– Я Акишина Валентина, из второго корпуса, квартира тридцать. Бога ради, извините за беспокойство. Я член инициативной группы жильцов всего нашего дома. Мы собираем подписи с протестом против вырубки деревьев на бульваре. Вы же видели, что они творят! Варварство какое-то! Дышать уже нечем. Вчера вековой клен срубили! Им трубы надо перекладывать, а на нас им наплевать, на детей, на Москву… Вы подпишетесь?
Игнату в последние пару месяцев тоже обидно было видеть, во что превратили часть сквера, примыкающую к Сретенке. Грязь, щиты, деревьев поубавилось. И вид девушки не вызывал ни малейших подозрений. Но призрак антиквара в маленькой машине всплыл в сознании и упредил тревожным звоночком.
– Я подпишу, – громко сказал он через дверь, – но я из ванной, пардон. Мокрый весь. Вы пока соседям позвоните, они по субботам дома бывают, а я вытрусь и халат надену. А то неловко перед дамой…
Произнося это, Игнат испытал острое чувство гордости за себе, такого предусмотрительного, осторожного, тертого жизнью: пойдет к соседской двери – все нормально, замешкается, скажет, что лучше подождет, – нечисто…
– Хорошо, хорошо, Игнатий Васильевич, не беспокойтесь, – глухо проворковала через дверь хорошенькая активистка, – я пока соседям вашим… И она скрылась из сектора обзора, уйдя влево по лестничной площадке. Игнат несколько секунд прислушивался, но понял, что звонка все равно не услышит, а Абрикосыча, как он его частенько называл, скорее всего, нет дома – в мае и почти все лето он в Подлипках, на огороде.
Он посетил ванну, где слегка смочил волосы для правдоподобия, набросил халат и снова приник к глазку, в котором хорошенькая Валентина смотрелась все так же привлекательно и мирно с бумажками в руках.
– Ну что?
– Никто не открывает. А вы не знаете, когда их застать?
Он снял цепочку, провернул «собачку» замка и отворил дверь. «Прошу вас!» – Игнат галантным жестом предложил даме пройти, изобразив улыбку, с помощью которой совсем еще недавно, лет двадцать назад, представительный военный музыкант прельщал трепетные женские сердца.
Дама поблагодарила, вошла и, мило улыбаясь, направила фломастер прямо ему в лицо. Глаза обожгло, точно в каждый воткнули горящий фитиль. Крик захлебнулся, застрял где-то в недрах горла, перехваченный на выдохе. Он не мог уже видеть вообще, а конкретно – мужчину крепкого сложения, быстро проскользнувшего в проем. Тот резким, выверенным ударом ребра ладони вырубил хозяина и помог ему не упасть – сползти на пол в прихожей без сознания. И тотчас в компании с девицей двинулся прямиком в спальню, к гардеробу. Безуспешно переворошили его. Далее, натянув кожаные перчатки, быстро, но методично осмотрели все ящики и закутки квартиры, промяли кресла и подняли сиденье дивана, заглянули даже в сливной бачок. С помощью лестницы мужчина, наглотавшись пыли, обследовал антресоль, аккуратно выглянул на узкий, старым чугунным узором огороженный балкончик и убедился, что ржав и пуст.
