Год клонился к закату, а Игнатий Васильевич Оболонский все не умирал. Ничего, кроме неизменно отечной физиономии и безотчетных, импульсивных прощупываний очевидно поднывающей печени Гоша за ним не замечал. Справиться о здоровье – табу. Заикнуться о походе к врачу – нарваться на скандал.
Пошла последняя декада декабря. У Гоши по вечерам прихватывало сердце. Он начал подозревать, что гроб скорее пригодится ему. Диагноз был понятен: каждый день, каждая ночь наполняли все более сильной тревогой за друга и безумной надеждой. Нервы не выдерживали этой разрушающей двусмысленности уходящего времени: то ли случится вот-вот, то ли еще одни благополучные сутки приблизят к спасительному мигу: ноль часов 1 января, Игнат живехонек, пророчество не сбылось. Колесов боялся лишний раз взглянуть на него, задать, не дай бог, неловкий вопрос – не сглазить бы.
Они решили отмечать дома, на вилле. 30-го сами нарядили елку.
31 декабря 2014 года
Днем сотрудники Carlos, лучшего ресторана Римини, их районного центра в сорока минутах езды, привезли свежеприготовленные неисчислимые закуски, сервировали стол. Барбекю Игнат вызвался жарить самолично, явно переоценив свои возможности. Был он к пяти уже изрядно подогрет, оживлен, весел, непрерывно шутил, вспоминая, кажется, наиболее изысканные поговорки и байки из казарменного фольклора своей боевой юности. На нем красовался дорогущий серый костюм и яркий, понятное дело, итальянский, галстук в косую полоску. Ни тени беспокойства не просматривалось в его округлых темных глазах. А если и переживал, все заслоняла хмельная, густеющая с каждым часом пелена.
Гоша не мог не поражаться мужеству друга, ибо понимал: беспредельная вера в провидческий дар Аполлоши подсказывала Игнату, что свершится сегодня. Видимо, он ждал полночи, боя часов, когда волшебство последних шести лет жизни увенчается волшебной, сказочной точностью прихода смерти – как в книжках.
Если так, Игнатий Васильевич Оболонский ошибся. Жестоко ошибся. Жестоко по отношению к другу, который, разумеется, с утра, в тайне ото всех, договорился за феерический гонорар с бригадой скорой помощи, ожидавшей вызова в любой момент – пять минут езды.
За двадцать минут до Нового года, когда уже усидели всяческой выпивки и закуски, Игнат с видимым трудом поднялся и заплетающимся языком провозгласил начало проводов старого года. Гоша с Любашей сдвинули бокалы с его фужером, почти до краев наполненным водкой, и пригубили, с ужасом глядя, как Игнат вливает в себя мощнейшую дозу.
Он шумно выдохнул, привычно, но совершенно неуместно процитировал русского солдата Соколова из «Судьбы человека»: «По первой не закусываю», торжествующе поглядел на переливы елочных гирлянд. Потом внезапно схватился за сердце, закричал «Прощайте!», рухнул всем телом на итальянские яства, ухватился за скатерть, волоча ее за собой, съехал на пол. Приборы и деликатесы посыпались на него, словно комья земли на свежую могилу.
Любаша истошно завизжала и в безумном порыве кинулась зачем-то поднимать сто двадцать килограммов неподвижной плоти.
Гоша, не теряя ни секунды, набрал на мобильном номер и заорал по– итальянски «престо!». Он понял, что все же сбылось. Он заранее решил противопоставить приговору судьбы современную медицину, понимая, что силы вопиюще не равны. Он бросился к Игнату, расслабил ему галстук и приложил ухо к груди. Он услышал слабые хрипы и бульканье: жив еще. В отчаянии Гоша стал прерывисто давить на грудину, как не раз видел в кино, и, губы в губы, вдувать воздух в необъятные легкие умирающего. Он даже не заметил, как сзади оказались санитары. Его бесцеремонно отпихнули в сторону, и реанимацией занялись профессионалы. Один из медиков жестко выпроводил Гошу и Любашу из комнаты, извинился и закрыл за собою дверь.
Следующие пятнадцать минут стали самыми тягостными в их жизни. Георгий Арнольдович усадил дрожащую всем телом Любашу на диван в холле, крепко обнял за плечи, и они замерли, с ужасом уставившись на дверь в гостиную, за которой, быть может, уже хозяйничала смерть.
Наручные часы Колесова издали тихий колокольчатый звон.
«Полночь. Новый год. Мир вопит «ура!» и глотает шампанское. А Игнашки больше нет. Всю жизнь был, а теперь нет. Аполлоша накаркал и исчез. А Игнашка может потому и умер, что этот бронзовый нелюдь программу ему выставил. Для впечатлительных предсказание – оно как гипноз. Словно команде подчиняешься… Господи, горько-то как!»
Гнетущие мысли Георгия Арнольдовича оборвала распахнувшаяся дверь. Он бросился к худощавому рослому врачу, переступившему порог, с возгласом: «Ну что?», словно и не терял надежды.
Врач осторожным жестом остановил его, снял очки, неторопливо протер глаза, словно издеваясь над чувствами Гоши, и тихо произнес:
– Все в порядке, сеньер, не волнуйтесь. Вашему другу надо меньше пить.
– В каком смысле? – прошептал Гоша. Это был наверно самый нелепый вопрос, который он задал в своей жизни. – Он что, жив?
– В некоторой степени да, сеньер Колесов. Но окончательно он оживет завтра к утру. Мы промыли желудок, он спит, мы сделали укол. У него все в порядке. И сердце в порядке. Но если так много пить, можно однажды не проснуться. Вы странные люди, русские.
1 января 2015 года
Гоша заснул там же, в гостиной, лишь под утро. В ночь забегать к Игнату не было нужды. Вопрос «жив-умер» не стоял. Храп стоял, сотрясавший конструкции виллы.
В час дня Гоша проснулся. Тишина. Всплыло вчерашнее. Бросился в Игнатов кабинет-спальню. Тот лежал с открытыми глазами, глядел в потолок. Появление спасителя особым вниманием не удостоил – бросил довольно равнодушный, еще хмельной взгляд,
– Тебе не кажется, что ты выжил? – ехидно поинтересовался Георгий Арнольдович, в душе торжествуя.
Тот как-то обиженно молчал.
– Ты вроде как расстроен? Предпочел бы подохнуть с верой в Аполлошу? У тебя к нему претензии?
– Он ни при чем, – неохотно буркнул Игнат. – Я что-то недопонял. Или он ошибся. Впервые.
– Зато, дорогой мой Игнатуля, ты понял главное: только бог и опытные медики могут предсказать наш конец. Даже такие великие артефакты, как Аполлоша, способны лажануться.
Игнат привстал, опершись на локоть, глаза его внезапно просветлели, но тотчас увлажнились.
– Если честно, не это главное. Я, Гошик, сегодня проснулся другим. Конечно, за Аполлошу обидно. Но я вдруг понял, что хочу долго жить. Да, знаешь ли, долго и с удовольствием жить. Гулять вдоль моря, дышать воздухом этим вкусным, книжки читать, какие пропустил в былые времена, путешествовать, вот как мы давеча, наслаждаться всякими морскими гадами в хороших ресторанах. Только пить брошу. В смысле – напиваться. Строгая мера. И начну музыку писать. Ты же помнишь, я пробовал когда-то и хвалили. Еще я решил, что женюсь на Любаше. Я к ней очень хорошо отношусь, можно сказать, люблю. Почему бы не сыграть свадьбу, а? Вот погуляем! Только ты уж побоку после этого. Ручки свои шаловливые к ней не тяни – убью. И еще попробую на нашем участке трюфелей выращивать. Понравились мне эти грибочки.
