Глава 11
Попался?
«Важняк» Тополянский ехал на службу и размышлял. Настроение было прескверным.
Он не мог держать Фогеля на конспиративной квартире до морковкина заговения. Он уже и так сильно подставлялся, находя для начальства сомнительные аргументы. Следствие никуда не двигалось. Новые данные экспертиз, проверки биографии жертв, круга знакомых, обстоятельств, предшествовавших преступлениям, бесконечные повторные опросы возможных свидетелей и родственников, наконец, экспертизы компьютеров, составивших роковую цепочку от квартиры кроссвордиста до редакционного сервера, ничего не дали. Только умножили число вопросов, на которые с рациональной точки зрения ответить было невозможно. Ну, например, зачем убили Проничкина? Бедный, безобидный компьютерщик что-то там смутное нарыл в процессоре Фогеля. Ничего определенного – так, догадки. Какую опасность представлял он для убийц или убийцы? Но уж коль возникла потребность избавиться даже от его свидетельских – нет, не показаний, просто предположений, не проще ли было подкараулить Фогеля и отнять у него процессор? Даже не убивая, коль это почему-то не входит пока в их планы. Просто дать по башке, отнять улику – весьма сомнительную, надо сказать! – и уничтожить. При их-то оперативном всемогуществе! При той высшей квалификации, которую продемонстрировали исполнители, убирая людей посредством сложных инсценировок и не оставляя ни малейших следов.
Вадику поручено было то, что могло реально дать хоть какую-то зацепку: «реквизит» мест преступлений. На водку надежд никаких – это было понятно сразу. Бутылки, судя по маркировкам и акцизным маркам, куплены были в Москве. Популярная дешевая «Добрыня» продавалась сотнями, тысячами бутылок во множестве торговых точек. Но даже если бы всего в нескольких – что толку? Чьи фотографии или фотороботы демонстрировать продавцам? Кажется, впервые за много лет у Тополянского за неделю следствия не было ни единого описания предполагаемого убийцы, ни одного подозреваемого, ни одного, даже малодостоверного свидетельства.
Интересней оказалось с гранеными стаканами. Экспертиза показала, что водку в них не наливали. Жертв поили варварски – из горла. Зачем они там стояли, для какого такого антуража – непонятно. Но вот что примечательно: людям Тополянского не удалось обнаружить в магазинах и на складах Москвы стаканы именно такой формы, размера и именно с таким штампом-артикулом на дне. Они представляли собой что-то среднее между стаканами и штофами о двенадцати гранях. На старейшем стеклозаводе в Сокольниках, ныне ОАО, нашелся мастер участка глубоко пенсионного возраста, который припомнил, что такие выпускались у них лет сорок назад. Архивы сгорели. Тополянский не дал добро на поиски по всем стеклопроизводствам города, тем более страны, резонно полагая, что и там давно уже все сожгли или выкинули, а если даже и нашлось бы что-то в старых товарных книгах и накладных, двигаться дальше все равно некуда. Ну выпускали – дальше что? Однако сам факт любопытен. Убийцы могли купить стандартные стаканы из миллионных партий, и никаких проблем. Но взяли у кого-то из «архива» именно такие. Старые, с едва различимой желтинкой на просвет стекла, хотя, как показала экспертиза, мыли их тщательно «перед неупотреблением».
Энциклопедические словари тоже почти ничего не добавляли к делу. Кроме одной детали: они приобретались после января нынешнего года, поскольку все были четырнадцатого издания, исправленного и дополненного, поступившего в продажу аккурат в феврале. Это позволяло с определенной долей уверенности заключить, что план «убийств с антуражем» задуман был в период с февраля по апрель.
Об огурцах и говорить нечего. Болгарский сорт из банки. Маринованные. Поставки бесконечны и неисчислимы.
И наконец – валенки. Здесь наметился крошечный просвет. Не просвет даже – проблеск. Дотошный Вадик нашел спеца по валенкам на небольшой частной фабричке под Подольском. Этот старик, Никитич кажется, был живее всех живых, знал о валянии валенок все, что только можно было постичь за полвека практической работы, да к тому же, по счастью, имел давнее хобби – собирал валенки всяких кроев и типов, свалянные по разным уголкам Руси, от довоенных до новодела. Никитич заявил, что предъявленные ему обрезки не так давно были новыми валенками сибирской катки, точнее – алтайской, а еще точнее – барнаульской. Знает он про эту фабрику, видал ее образцы, один имеет в коллекции.
Вадик дозвонился в Барнаул, поговорил с технологом фабрики, с отделом поставок. Выяснился московский оптовый покупатель – ООО «Уют». Последняя партия была в декабре, пять тысяч пар. Вадик туда. И наконец повезло. Вадику, а не «Уюту». У этого ООО именно под Новый год возникла проблема. Нагрянули налоговики, жадные до дрожи в преддверии новогодних праздников и расходов. Об откате не сговорились, и обозленные блюстители государственных интересов закрыли и опечатали склад. К этому моменту «Уют» успел сбросить на продажу лишь одну небольшую партию. Сто пар ушло в магазин «Рабочая одежда» в Мневниках. Вадик туда. Разумеется, все продано. Искомого 44-го размера реализовано было десять пар. 26 декабря в товарной книге запись: сразу все десять ушли, именно 44-го размера.
Работали два продавца. Прижогин Артемий Викторович, пятидесяти трех лет, уволился в начале апреля. Санина Лидия Ивановна, увы, шестидесяти четырех лет, стояла за прилавком. Вадик вцепился ей вопросом в поизносившийся мозг, в усыхающую подкорку, в замутненное годами и, похоже, спиртным подсознание: кто, как выглядел? В памяти женщины что-то мерцало, но никак не оформлялось в зрительный образ. Вроде мужчина. Вроде высокий. Или не очень. Лысый. Нет, с залысинами. Кажется, улыбчивый, простое лицо. «Одет? Убей бог, не помню! И вообще, может, не мужчина. Не хочу врать. Покупателей было много, ассортимент немалый… Нет, точно мужчина. Вспомнила: он мерить не стал, так взял, по размеру. Я еще удивилась… Но вот описать не могу. Память у меня на лица плохая».
Через полчаса Вадик-Жираф понял: все, безнадега. Нужен был Прижогин Артемий Викторович.
К нему по адресу: Столярный переулок, 16 следователь и отправился.
Тополянский вошел в кабинет, пролистал какие-то бумаги, отмечая про себя, что содержание их в памяти не фиксируется. Это был крайне тревожный признак: утрата способности менять фокус внимания. Стареет или сказывается исключительность дела, свалившегося на него на закате карьеры.
Спокойно, главное – не терять надежду. Должен же появиться хоть край ниточки. Кто-то же мог запечатлеть в памяти хотя бы одного из участников этой сложной, многоходовой операции: слишком много живых и мертвых вовлечено в ее орбиту!
Звонок на мобильный. Вадик.
– Алексей Анисимович, это я.
– Догадался. Ну что?
– Нарисует. В деталях и с подробностями. Едем, готовьте художника и компьютер, пожалуйста.
Тополянский дал команду художнику ждать «у аппарата».
Вадик прибыл с человечком маленького роста, сутуловатым, с живыми темными глазами на небритом лице, забранном в частую сетку морщин. Артемий Викторович Прижогин, бывший музыкант, школьный учитель пения, администратор в музыкальном театре, неудавшийся фермер и, в конце концов, продавец в маленьких московских магазинчиках, был, по счастью, человеком общительным, наблюдательным и разговорчивым.
