– Я почему запомнил его? – тарахтел Артемий Викторович, направляясь в сопровождении Тополянского и Вадика в аппаратную. – Он немой был. Точно немой. Но не глухой. Я с клиентами поговорить люблю, порасспросить, что нужно, вообще за жизнь пообщаться, если народу нет. А этот словно воды в рот набрал. Спрашиваю, что ищет, – молчит. Подошел к валенкам, я ему про достоинства, откуда, где сделаны, про цену – щупает и молчит. Какой, спрашиваю, размер интересует – как к стенке обращаюсь. Тут я деликатно так ему: «Простите, вы говорить не можете?» – он кивнул, взял с пола образец 44-го размера и на пальцах показал, мол, десять пар надо. Я пошел на склад, ну, точнее, в комнату за прилавком, где у нас товар, Лида осталась, клиента обслуживала. Господи, да чего она помнит-то, дура дурой, только о своих пьянках да о внуке дебильном думает, да еще как подворовать да наколоть покупателя хоть по мелочи… А этот, немой-то, у всех валенок ярлыки осмотрел, явно размер сверял, жестом показал, мол, упакуй ему в коробку. Я в две упаковал, одной большой не нашлось. Перевязал коробки. Он восемь тысяч дал, восемь бумажек, как сейчас помню. Валенки по восемьсот были. И ушел. И все.
Сели к компьютеру. Прижогин деловито надел очки в старомодной пластмассовой оправе с подклеенной у изгиба дужкой.
– Сразу скажу, не русский он был человек. То ли кавказец, то ли еврей. Но тут не знаю, паспорт не спрашивал, как вы понимаете, – и сипловато, натужно как-то захихикал. – Возраста примерно моего. Кепка у него утепленная, с ушами. Но память у меня на лица всегда была хорошая. Попробуем…
Вслед за тем он весьма толково и внятно стал описывать черты лица, уверенно руководя рукой компьютерного дизайнера.
Тополянский отвел Вадика в сторону, чтобы не отвлекать внимание словоохотливого экс-музыканта. Полчаса они обсуждали оперативные вопросы и наконец вернулись к компьютеру, где завершалось создание «документально-художественного образа». Они молча уставились на экран дисплея. Лицо человека в кепке-ушанке еще не обрело формы губ, но глаза, щеки, овал лица, нос, подбородок вкупе давали достаточно внятное визуальное представление об объекте. Оба замерли, наблюдая за тем, как человек за компьютером подставлял, один за другим, варианты губ, следуя активным подсказкам Прижогина.
– Вот, пожалуй, эти! – воскликнул тот и удовлетворенно посмотрел на Тополянского. – Ну и чудеса техника-то нынче вытворяет!
Алексей Анисимович встретился глазами с Вадиком. И понял, что они оба испытывают сейчас нечто пограничное между торжеством и помешательством: фоторобот выдавал очевидное, невозможное, ошарашивающее сходство… с Ефимом Романовичем Фогелем.
Вадик опомнился первым, выскочил из кабинета и через пять минут вернулся с фотографией Фогеля.
– Он?
Прижогин всмотрелся, снял очки, снова надел и с легкой тенью сомнения в голосе подтвердил:
– Да, он, очень похож, хотя на сто процентов не гарантирую, все же время прошло, шапка и все такое…
– Вот что, голубчик, – ласково молвил Тополянский, – вы домой сейчас поезжайте, не отлучайтесь никуда, можете нам очень понадобиться. Заранее извиняюсь, что отнимаем у вас вечер.
– Никаких проблем! – дружелюбно реагировал Прижогин, – я на месте, звоните, приезжайте, всегда готов помочь славным нашим органам.
Через пятнадцать минут сыщики мчались на служебном «форде» Тополянского в известном только Алексею Анисимовичу направлении. Через полчаса пересели на машину Рустама, на сей раз в районе Сокольников. Столпотворение на дорогах в этот дневной час не слишком благоприятствовало маневрам, если они вообще имели смысл: создавалось ощущение, что те, кто работал против прокурорской следственной бригады, могли при такой изощренности отследить хоть Рустама, хоть человека-невидимку. Еще перед отъездом из конторы Вадик, даже не получив команды шефа, отправил вслед за Прижогиным Мишу Торопова и Стаса Иванова с указанием: вести до дома, один с подъезда глаз не спускает, второй держит под наблюдением лестничную клетку. О малейших подозрениях докладывать на мобильный немедленно. Тополянский молча оценил инициативу подчиненного, лишний раз убедившись, что юноша ему достался толковый. То есть оба они думали синхронно и оба уже вполне осознавали всю непредсказуемость и опасность ситуации, требовавшей теперь страховаться и перестраховываться от самых фантастических вариантов.
Фима Фогель рассеянно смотрел дневные новости. Вид его был изможденным, тусклый взор едва скользнул по вошедшим «тюремщикам». Он не испугался – договорились об условном звонке. Он очевидно устал от своих скорбных мыслей и той безысходности, которую испытывал последние трое суток секретного заточения.
В машине Тополянский строил самые смелые и экстравагантные версии, но ни одна, хоть убей, не вязалась с обликом и поведением подозреваемого. Собственно, в чем подозреваемого? В заговоре с целью устранения тех, кто так или иначе помогал ему жить и работать? В заговоре с целью отринуть, разрушить на склоне лет свой мирный, устоявшийся быт, свой образ жизни, свою жену, себя? То, что он никого не убивал лично да и не мог убить, – неоспоримо. В конце концов, у него алиби. Участник заговора? В таком случае ему уготована была и впрямь единственная роль, которую он мог сыграть более или менее достоверно: прикинуться немым и купить валенки. На более крутой криминал этот интеллигент-кроссвордист ну никак не тянул.
Прижогин перепутал? Сомнительно. Врет? Исключено! Абсолютно отсутствует мотив. Никаких пересечений с Фогелем быть у него не могло.
Что ж, наступает момент прелюбопытнейший, ключевой, так сказать, момент.
Тополянский решил применить старый и надежный способ, особенно действенный по отношению к персонам слабым, психически неустойчивым, подавленным обстоятельствами. Не снимая плаща, он бухнулся в кресло напротив Фогеля, а Вадик встал у Тополянского за спиной. Алексей Анисимович расслаблен и торжествующе улыбчив.
– Ну вот, Ефим Романович, все и прояснилось! – произнес Тополянский. Как бы успокаивая, похлопал своего визави по руке, лежащей на подлокотнике кресла. – Остается сущий пустяк, и всем сразу станет легче. Для кого, по чьей просьбе вы покупали 26 декабря прошлого года в магазине «Рабочая одежда» в районе Мневники десять пар валенок 44-го размера? – И резко, почти до крика повысив голос: – Темной шерсти, плотные такие, молча, немым прикинувшись! Для кого? По чьей просьбе?
Фогель стал багровым, давление, видно, подскочило мгновенно и заоблачно. Рука под ладонью Тополянского дернулась, но следователь прижал ее посильней к подлокотнику. Глаза Ефима Романовича округлились, рот приоткрылся, и из него исторгся звук, имитировать который не смог бы и лучший пародист российской эстрады. Хрип-стон-храп-вой-взвизг…
– Какие валенки? – После короткой паузы Фогель все же сумел произнести эту фразу относительно членораздельно. И даже еще одну: – Вы с ума сошли!
– Молча-ать! – заревел следователь, прибегая к крайним для него формам воздействия. – Продавец тебя узнал, мерзавец! Хватит ваньку валять! Кто велел купить валенки? Кто обрезал?
