Он узнал. Невозможно было не узнать. Это был Суслик.
«Боже! – Фогель поймал себя на мысли, что назвал стоящего перед ним человека по той губительной, невесть откуда взявшейся кличке из его кроссворда. – Боже, к тому все шло… Я знал… Это конец… Нет, надо объяснить, это шанс, он должен понять… Где Тополянский?.. Юлька, милая, за что мне, за что мне!..» – Сумбурный поток панических мыслей выразился в одном-единственном слове, которое и смог произнести Фима, отомкнув ссохшиеся губы: «Здрасте…» Это было весьма любезно с его стороны. И главное – уместно.
– Привет, привет, – радушно ответило лицо. На нем обозначилась широкая, даже приветливая улыбка, в которой легко угадывалось жестокое торжество охотника, наблюдавшего за агонией жирного зайца в силках. – Как самочувствие?
– Что вы от меня хотите? – выдавил Фогель приглушенно и хрипло. – Я этого не писал. – И заплакал навзрыд, как ребенок, чего не случалось с ним даже на похоронах друзей, но за последние дни произошло уже дважды.
– Знаю, милый, знаю, – протянул Федор Захарович Мудрик, продолжая улыбаться сквозь тонкий разрез губ. – Мне ли не знать-то!
И вдруг улыбка съехала, губы вытянулись совсем узкой бордовой полоской, глаза помутнели, и Мудрик коротким профессиональным ударом врезал Фиме в челюсть, да так, что вместе с креслом, с которым составлял единое целое, пленник рухнул навзничь и перекатился по ворсистому ковру, вопя от неожиданной боли. Тотчас чьи-то сильные руки подняли его вместе с креслом и водрузили в прежнее положение. Фимин рот полон был крови, и, пытаясь сплюнуть ее, он заодно исторг и два выбитых зуба. Ассистент хозяина комнаты заботливо промокнул кровь на Фиминых губах и этой же тряпицей подтер темно-багровые брызги на ковре. Сквозь боль, слезы и туман Фогель разглядел черноволосого верзилу с густыми брежневскими бровями и приплюснутым негритянским носом.
– Ну наконец-то, – выдохнул Мудрик с каким-то яростным облегчением. – Сбылось-таки, сбылось… – и уже верзиле: – Давай второго…
Черноволосый жестом дал распоряжение кому-то невидимому за спиной. Через минуту двое в джинсах и клетчатых ковбойках вкатили в комнату еще одно кресло. В нем упакован был точно по той же нехитрой технологии, что и Фима, совершенно незнакомый Фогелю тщедушный человечек, одеждой и щетинистым синюшным лицом напоминающий типичного уличного бомжа. Человечек был явно нетрезв.
Кресла расположились так, что гости могли созерцать друг друга.
– Надеюсь, вам обоим комфортно, – издевательски предположил Мудрик, с удовлетворением рассматривая плоды трудов своих на быстро отекшей физиономии Фогеля. – А этого… – Он кивнул в сторону бомжа, – я попозже представлю, попозже… Если не узнали, конечно…
Фогель постанывал, а бомж неотрывно, с хмельным изумлением глядел на Фогеля. То ли пытался понять, где он оказался, то ли вспомнить, кто перед ним…
Фима поймал этот странный взгляд, и какое-то безумно-отдаленное, размытое, обманное воспоминание шевельнулось на мгновение и вновь растворилось в мозгу, оттесненное болью и страхом.
– Что же, начнем, пожалуй, – не без пафоса изрек хозяин апартаментов, удовлетворенно потирая руку, ушибленную о челюсть несчастного Фогеля. – Не думаю, что нуждаюсь в представлении. Особенно что касается вас, многоуважаемый составитель кроссвордов и знаток мелких грызунов, – тут Мудрик расхохотался, демонстрируя образцовый ряд фарфорово-белых зубов. – Ай-яй-яй, как же это вы оплошали, Ефим Романович! И ведь всего второй раз в жизни. И самое-то интересное, что о первой своей роковой промашке вы до сих пор и не догадываетесь. Не правда ли, ты, жук навозный? – Интонация Мудрика резко поменялась, голос окатил презрением и ненавистью.
– Что вы имеете в виду? – произнес Фогель, с трудом шевеля языком. Челюсть болела нестерпимо, во рту копилась кровавая слюна, тело не могло содрогаться от страха лишь потому, что было туго запеленуто клейкой лентой.
– А ты посмотри внимательно, еще разок внимательно посмотри на эту вот гниду помоечную, может, вспомнишь чего! – рявкнул хозяин, кивнув в сторону синюшного бомжа. И, переведя на него взгляд, добавил: – Ну что, лапуся, бздишь? Правильно бздишь, дальновидно. С тобой я разберусь по всей строгости нравственного закона. Как сказал философ, он должен быть внутри нас. У тебя его не оказалось, а стало быть, и звездное небо над тобой зря висело. Скоро погаснет. А пока дыши собственной своей вонью-то. Ты мне еще пригодишься… «грамотей». Так тебя вроде на свалке-то кличут?! – Федор Захарович подошел вплотную к креслу, преодолевая едкий запах перегара и немытого тела (он специально распорядился доставить клиента «в натуральном виде»).
Но тот словно не слышал. Он продолжал вглядываться в лицо Фимы сквозь похмельную пелену, застилавшую взор. Нет, Фима не знал этого человека, никогда не видел. Разве что время и образ жизни так изменили его облик, что и мама родная не узнала бы. И все же какое-то воспоминание маячило, дразнило…
– Ладно, отдыхайте, у меня сегодня без вас дел хватает, – снисходительно изрек Мудрик. – Завтра поговорим плотнее.
Следуя жесту хозяина, здоровяк Гоша и маленький крепыш Закир, верные Пат и Паташон, тотчас укатили Фогеля.
Мудрик постоял рядом с оставшимся человеком, глядя с брезгливостью на его болезненно вспухшее лицо, потом пихнул бомжа ногой в грудь, и тот покатился прямо в руки быстро вернувшемуся Закиру. Подручный ловко развернул и увез его со «сцены», где разворачивалось это короткое, абсолютно необъяснимое для гостей и бесконечно радостное, триумфальное для хозяина действо.
Глава 4
На свой страх и риск
Вадик Мариничев ехал в труповозке, сопровождая «вещдок». Он не знал, каким манером они собирались выкрасть Фогеля, как намеревались нейтрализовать охрану, то есть его самого, следователя Мариничева. Но это и не важно теперь. Важно, что им все удалось. Кроме одного: не оставить следов. Впервые в длинной череде проникновений в чужие жилища, компьютеры, офисы… Впервые в процессе уничтожения целой группы непонятно в чем провинившихся людей…
По дороге Вадик рискнул остановить катафалк у телефона-автомата (к чертям мобильник, он, скорее всего, на прослушке) и прозвонить Оксане Львовне Крачко, эксперту-криминалисту, о которой Вадик достоверно знал две вещи: очень опытна и в былые времена более чем небезразлична к Тополянскому. Она сняла отпечатки пальцев и уже оцифровывала их в лаборатории. Нужно было немедленно получить результат, ввести в главный компьютер и… Вадик понимал четко: единственный шанс напасть на след похитителей и убийц – зацепиться за личность этого белобрысого крепыша-снайпера, отстрелявшего свое четыре часа назад. Единственный шанс – рывок в электронную базу и поиск на удачу: а вдруг? Впрочем, Вадим Мариничев по прозвищу Жираф ловил себя на параноидальном предположении, что силы, которые затеяли все это кровавое и загадочное побоище, могут успеть за час-другой и Оксану Львовну укокошить, и секретную электронную базу следственного отдела стереть невосстановимо к чертовой матери.
За всем произошедшим Вадим чувствовал некую почти мистическую мощь, непреодолимое могущество той структуры, которая только и была способна презреть любые законы, сломать любые системы защиты. Он не сомневался: действовал Федеральный комитет правопорядка, действовал по приказу самого Мудрика, и никто не смел да и не мог остановить эту дикую по своей жестокости, умопомрачительно загадочную операцию.
