Анатолий бросил взгляд на белый кружок часов на стене.
Четвертый час ночи, самое скверное время. Сил нет бороться со сном, а до утра,
когда их сменят, еще так далеко…
В этот час густой влажный мрак особенно тяжело нависает над
больницей, в этот час чаще всего начинаются припадки у тяжелых пациентов. Да и
умирают больные чаще, чем в другое время.
Чтобы разогнать сон, чтобы рассеять тяжелую, мрачную
предрассветную тоску, Анатолий решил приколоться над своим младшим напарником.
– Слышь, Славик, – окликнул он его, – у
Светки из второго отделения с доктором Монаховым любовь.
– Что? – Тот всполошился, отбросил учебник,
вытаращил глазищи. – Что ты врешь?
Студент, блин. Каждую свободную минутку книжку читает.
Выучится, будет доктор, начальство… не приколешься над ним. Но пока ты никто,
пустое место, младший санитар…
– Зачем мне врать? – Анатолий гаденько
усмехнулся. – Я, может, сам их видел… как они заперлись в ординаторской…
Как ты думаешь, студент, чем они там занимались?
– Врешь ты! – Славик захлебнулся от
возмущения. – Света – она не такая! Она не будет, как все… мы с ней…
– Ну да, не такая! – передразнил его
Анатолий. – Баба, она и есть баба… ей только одно и нужно…
Ему вдруг стало скучно, не захотелось продолжать. Да и
прикол получился какой-то неинтересный, неприкольный.
Вдруг в дальнем конце коридора послышался крик – испуганный,
мучительный, надрывный.
Так и есть – у какого-то хроника начался припадок.
– Пойди вот посмотри, что там случилось… кажись, в
«овощном отделе» кричали…
«Овощным отделом», или просто «овощным», они называли шестую
палату, где лежали тяжелые хроники – безразличные ко всему, ни на что не
реагирующие, как овощи на грядке. Некоторые из них время от времени тупо
мычали, начинали вдруг бессвязно, бессмысленно лопотать или горячо бубнить, как
засорившийся унитаз, другие по месяцу не издавали ни звука.
– Сам иди… – обиженно пробормотал Славик, но уже
поднялся и побрел по темному коридору, едва освещенному горящими через одну
дежурными лампами.
– Не такая! – проговорил вслед ему
Анатолий. – Все они такие…
Он потянулся к оставленной студентом книжке, прочитал
название на обложке: «Клиническая психиатрия», сразу заскучал пуще прежнего и
отложил.
Дверь шестой палаты негромко скрипнула, и снова наступила
тишина.
«Завтра получка», – подумал почему-то Анатолий.
Он помассировал виски, широко зевнул, взглянул на свои часы.
На них было столько же времени, что и на стенных.
Время словно остановилось.
Может, приколоться – позвонить Милке? Ответит ее муж, злой
будет спросонок, а Анатолий его спросит таким спокойным голосом: «Это зоопарк?
Можно попросить северного оленя? Такого рогатого?»
Однако что это студент так долго не возвращается? Заснул он
там, что ли, на свободной койке? Или сам «овощем» сделался?
Шутки шутками, но Анатолий всерьез забеспокоился. Больно уж
нехорошее время – четвертый час ночи.
Он поднялся, встряхнулся, как собака после купания, чтобы
сбросить остатки сна, и зашагал к шестой палате.
Дверь палаты скрипнула.
Анатолий вошел внутрь, огляделся.
Вокруг раздавались только сонное неровное дыхание больных да
скрип кроватей. На потолке рисовали странные картины отсветы уличных фонарей.
– Студент! – негромко окликнул Анатолий
напарника. – Студент, ты чего? Ты куда пропал?
Может, он давно вышел из палаты и отправился в сортир? Да
нет, Анатолий заметил бы его…
А может, он решил сам в отместку приколоться над Анатолием,
спрятался в углу и сейчас выскочит?
– Студент, не валяй дурака! – проговорил Анатолий
чуть громче. – Пошутил я насчет Светки… не было у нее ничего с Монаховым…
В душе у него шевельнулся крошечный червячок страха.
Вдруг на койке возле окна что-то шевельнулось, и раздался
глухой, неразборчивый звук.
Анатолий шагнул туда, увидел Сапогова, тихого хроника,
который лежал в этой палате уже седьмой год. Сапогов трясся мелкой дрожью, лицо
его показалось Анатолию белым как мел. Впрочем, в палате было так темно, что
трудно быть в чем-то уверенным.
– Гу! – промычал хроник, выпростав из-под одеяла
левую руку. – Гу-гу!
– Да чего ты гогочешь, как гусь! – разозлился
Анатолий. – Не можешь сказать ничего, так молчи!
Хроник зажал левой рукой рот, словно боясь сказать что-то
лишнее. Но в то же мгновение из-под одеяла выбралась, как самостоятельное живое
существо, его правая рука, указывая на что-то за спиной у старшего санитара.
– Гу-гу! – мучительно выговорил он и снова зажал
непослушный рот рукой.
– Ну что там?… – пробормотал санитар и повернулся
в ту сторону, куда указывала правая рука Сапогова.
Свет из окна упал на соседнюю койку, и видавший виды санитар
едва не закричал, как нервная барышня.
На этой койке лежал Славик.
Мертвые глаза студента неотрывно смотрели в потолок, лицо
его безобразно посинело, изо рта вывалился огромный темный язык.
– Матерь Божья! – с трудом выговорил Анатолий,
медленно отступая. – Задушили! Кто ж его?
Он бросил взгляд на Сапогова, но эта мысль была несуразной:
несчастный хроник явно сам помирал от страха.
Да и потом… в шестой палате не было пустых мест, значит,
если Славик лежит на этой койке… куда тогда делся тот больной, что лежал здесь
до него?
Санитар попытался вспомнить, кто лежал на этой койке, но
перед его глазами вставало только какое-то расплывчатое, неопределенное,
неразборчивое лицо.
Да, собственно, не важно, как он выглядит! Важно, что он
сейчас где-то прячется…
Анатолий стремглав выскочил из палаты, кинулся на пост и
поднял тревогу.
Только сначала он забежал в сортир и склонился над унитазом
– от увиденного в палате его мучительно вырвало.
Через полчаса отделение оживилось. Почти все дежурные врачи
и санитары сновали по нему в поисках пропавшего больного. Начальник смены
доктор Зароев распорядился милицию не вызывать, пока не найдут виновника
трагедии.
– Деваться ему некуда, – проговорил красавчик
доктор, – за полчаса мы его найдем, тогда уж и вызовем милицию!
Анатолий тоже обходил помещение за помещением, но делал это
словно в полусне: перед его глазами все стояло синее распухшее лицо Славика.
