«Зачем же тогда в лес с ружьем ходите?…» – подумала невольно
Надежда Николаевна.
– Без ружья нельзя, – дед Семен как будто прочитал
ее мысли, – медведя пугнуть, если встретишь ненароком. Волки опять же
забегают в декабре. Проходные, с севера. Не каждый год, но все же. Рысей раньше
много было, теперь уж, конечно, нет, но пару раз случайную встречали. Найда –
хорошая собака, учует зверя задолго. Ну и себе пропитание промыслит – зайчонка
там или еще какого зверя мелкого. А чтобы супу людского с солью, да с перцем,
да с лавровым листом – это ты брось ее кормить, так она вовсе нюх потерять может.
– А что, Семен Степанович, кроме вас, в поселке ведь и
еще охотники есть? – осмелилась спросить Надежда. – Василий, рослый
такой, да вот друг у него был Федор Ломакин. Этот – хороший охотник был? На
медведя ходил?
И все, как упомянула она про покойного Федора, так снова дед
брови насупил и помрачнел, будто его подменили. Помолчали. Найда дочиста
вылизала банку, подошла к Надежде и положила ей голову на колени, умильно
заглядывая в глаза. Семен поглядел, как она ластится, и снова оттаял.
– Уж не тем будь помянут Федька Ломакин, да только
охотник из него никакой был, – заявил сосед. – Они с Васькой, дружком
его, только болтать горазды были. Летом только от них и слышишь – ужо пойдем на
охоту осенью! Вот дичи-то настреляем!
Старик усмехнулся:
– Медведя – какого там медведя! У него ружье дробью на
уток заряжено. Они на охоту-то ходили, только чтобы от жен сварливых отдохнуть
да выпить в тишине, без помехи. Придут на болото, напьются – и ну палить в
белый свет как в копейку. Кобеля своего Федька как-то подстрелил по пьяному
делу. Увидел, плывет кто-то по болоту, подумал – утка, и выпалил по нему с
обоих стволов. Ну, стрелял-то Федька не очень, из всего заряда пара дробинок
только в пса попала. Но тот дурак такой – под стать хозяину, рана-то от дроби
пустяковая, так он со страху тонуть стал. Федька, конечно, совесть имел по
молодости, полез за ним в болото. Кобелька вытащил, а сам едва не утоп по
пьяни-то. Все-таки болото… Бултыхается в грязи, вопит с перепугу… вот с тех пор
к нему кличка прилепилась – Кулик. Потому как кулик – птица болотная.
– Ну да, – машинально поддакнула Надежда, –
всяк кулик свое болото хвалит…
– Во-во. Так и звали его с тех пор – Федька Кулик.
«Куликово болото! Все понятно! Кличка Кулик указывает на
Куликово болото! Фамилия Ломакин ни при чем, незачем искать сломанную березу!»
Надежда сжала зубы, чтобы не вскрикнуть, однако Найда
почувствовала, как она напряжена, посмотрела удивленно и на всякий случай
отстранилась.
– Дедушка Семен, – начала Надежда не своим,
блеющим голосом, – а вы знаете, как идти к Горелой полянке?
– Полянке, – фыркнул сосед, – и какой я тебе
дедушка? Мне всего-то шестьдесят три года. А Горелая поляна большая, метров
пятьсот в поперечнике будет.
«Значит, к этой самой поляне обязательно нужно подойти со
стороны Куликова болота, – сообразила Надежда, – и там будет еще
что-то, на что указывает имя пятой жертвы».
– А тебе зачем туда? – с подозрением спросил
Семен.
– Да так, интересно… – Надежда отвернулась от
испытующих глаз. – Места у вас красивые… Но я одна не пойду, страшно…
Старуха спала, у Люськи тоже было темно. Надежда посидела
еще немного, рассматривая свои записи. Можно считать, что первую задачу она
выполнила – Федор Ломакин указывал на Куликово болото. Значит, если миновать Елизаветино
поле, потом идти по Егерской тропе, потом пересечь Куликово болото и с его
стороны выйти на Горелую поляну, то там должен быть еще один ориентир, на
который указывает имя Петра Самокруткина.
Что это может быть? Что за человек был Петр Самокруткин?
Надежда еще раз прочитала заметку. Молодой мужик,
тракторист, выпил пива в том же «Васильке», пошел домой, тут-то его и зарезали
в проулке возле дома. Соседка нашла, когда по своему делу мимо шла. Небось,
когда подходила, думала, что пьяный лежит, оттого и не испугалась.
И что же теперь со всем этим делать? – глубоко
задумалась Надежда. Кому рассказать? Не Люське же, балаболке этой. Вот странное
дело, живет Люська в стороне от поселка, сейчас по причине гипса никуда не
ходит, телефонной связи на хуторе не имеется, но почему-то она полностью в
курсе всех поселковых событий. Сорока ей, что ли, новости на хвосте приносит?
Опять-таки Надежда уверена на сто процентов, что, если
только она сболтнет Люське хоть что-то про убийства, назавтра же об этом будет
знать весь поселок. Да что там, и до Выборга дойдет!
Крути не крути, а нужно к участковому идти. Подгадать
момент, когда он будет один, и поговорить серьезно. Ну уж если отмахнется он,
не придаст значения Надеждиным выкладкам, тогда она еще что-нибудь придумает.
С этой благой мыслью Надежда заснула. И хоть воздух наверху
был свежий и старухиного храпа не слышно, спала Надежда Николаевна плохо,
потому что раз пять являлся во сне муж и укорял Надежду в легкомыслии и
безответственности.
На следующее утро участковый Николай Иванович тяжело
вздохнул, почесал в затылке и окликнул свою законную жену:
– Анфиса, чистая рубашка есть?
– Пусть тебе твоя шалава уголовная рубашки
стирает! – привычно огрызнулась его законная половина.
– Фиса, в Выборг еду! – тоскливо проговорил
участковый.
Ездить в Выборг, к начальству, в районное управление, для
него было что нож острый. Там его всегда ждали какие-нибудь неприятности,
головомойки и проработки от вышестоящих товарищей, и уж если он туда собрался,
значит, для того были очень серьезные причины.
Анфиса, много лет прожившая с участковым, это понимала и,
хотя продолжала ворчать и нудить, нашарила в шкафу чистую рубаху и швырнула ее
непутевому мужу.
– Можешь хоть вообще не возвращаться! – крикнула
она в конце концов, чтобы оставить за собой последнее слово.
Николай Иванович выкатил из сарая своего верного железного
коня, взгромоздился в седло и затарахтел в сторону районного центра.
Капитан Черенков был мужчина серьезный, к работе своей
относился с большой ответственностью. В свое время, пять лет назад, он очень
переживал из-за дела серийного маньяка – он сразу же не поверил, когда по этому
делу арестовали какого-то бомжа, который потом умер во время следствия от
застарелого воспаления легких. Однако убийства прекратились, и начальство
перестало волноваться. Но участковый все не успокаивался – ведь он много лет
прожил в этом районе, и все жертвы были ему лично знакомы.
Когда же убийства начались снова, участковый не то чтобы
потерял сон и аппетит, но стал надолго задумываться. И хоть здравый смысл и
подсказывал ему, что нынче орудует никак не маньяк, потому что Павла Ячменного
убили уж точно со смыслом, однако участковый самолично решил проверить
некоторые соображения. Для этой цели и ехал он сейчас в Выборг.
