– Здравствуйте, Аглая Васильевна! – отозвалась
Надежда и подумала, что Митина тетка, по первому впечатлению, вроде бы не в
маразме и даже вполне контактна.
– Как детки? – продолжала хозяйка. – Как
Витенька?
– Какие детки? – опешила Надежда. – Какой
Витенька?
– Ты ведь Таня? – Старуха приложила руку козырьком
и вгляделась в гостью. – Или ты Маша?
– Я Надя, – сообщила Надежда Николаевна, резко
меняя суждение о вменяемости старухи. – Меня прислал Митя… я у вас поживу…
буду вам помогать…
– А, ты не Маша? – сообразила старуха. – Я
знаю, ты Клава! Здравствуй, Клавочка!
– Я не Клава! – Надежда повысила голос: – И не
Маша, и не Таня. Я Надя! Надежда!
– Заходи, Клавочка, сейчас будем чай пить! –
пригласила ее Аглая Васильевна. – С сушками!
– Все равно ты ее не переубедишь, – раздался сбоку
женский голос, – у нее все Клавы. Меня она тоже Клавой зовет.
Надежда обернулась и увидела румяную женщину лет сорока или
около того, в длинной цветастой турецкой юбке и зеленой трикотажной кофте,
обтягивающей внушительный бюст. Судя по всему, эта особа приоделась по случаю
приезда Николая Ивановича, который умывался возле второго входа в дом, плеская
на себя воду из умывальника и радостно фыркая.
– Я Люся вообще-то, – сообщила женщина. – Это
я за ней приглядывала, да, видишь, ногу сломала…
Только сейчас Надежда разглядела, что ее собеседница
опирается на металлический костылик, а из-под юбки выглядывает запеленутая в
гипс нога. Собственно, стало понятно и назначение такой длинной юбки – она
прикрывала следы временного увечья.
Надежда поймала выразительный взгляд Люськи, брошенный на
мужчину возле умывальника, и все поняла. Да и что тут хитрого-то, все ясно…
– Так-то я хожу нормально, но со старухой управляться
не могу, – с сожалением сообщила Люся, которая, видимо, лишилась
дополнительного заработка. – Если чего понадобится, ты у меня спрашивай.
Помогу по-соседски…
Тут ее окликнул Николай Иванович, и Люся, несмотря на
перелом, упорхнула удивительно проворно.
А Надежда Николаевна поднялась на крыльцо, с облегчением
поставила на пол сумку и пригляделась к старухе.
Аглая Васильевна явно знала лучшие дни.
Она была одета в аккуратную темно-синюю кофту, на лацкане
которой блестел какой-то памятный значок. Тяжелые морщинистые руки лежали на
подлокотниках кресла так, словно это был королевский трон. Седые волосы коротко
подстрижены, сбоку в них была воткнута старомодная черепаховая гребенка.
– Давай чай пить, Клавочка! – объявила старуха и
величественным жестом указала на свободный стул.
– Наверное, его сначала нужно приготовить, –
предположила Надежда, – где у вас чайник?
– Чайник? – Старуха удивленно захлопала
глазами. – И правда, где же у меня чайник?
Прошел день. Надежда понемногу осваивалась на новом месте.
На хуторе, кроме жилища старухи и Люськи, было еще два дома. Один стоял
напротив, окна в нем были заколочены, поскольку пожилая хозяйка умерла три года
назад, а ее наследники, по Люськиным словам, заломили за дом такую цену, что
простые люди и не смотрели в ту сторону, а богатым подавай дом каменный, да
чтоб вокруг были такие же, как они, богатеи, и дорога непременно асфальтовая, а
по такой грунтовке, как здесь, их машины импортные не пройдут.
Второй дом был окружен высокими густыми кустами, из-за
которых едва проглядывала темная, крытая ржавым железом крыша с мрачной
кирпичной трубой да виднелось одно подслеповатое окошко. От этого дома веяло
каким-то мраком и унынием, так по крайней мере показалось Надежде. А еще ей
показалось, что в том единственном окне, которое выглядывало сквозь разросшиеся
кусты, мелькнуло мужское лицо – такое же мрачное, как сам дом.
И наконец, в том доме, где предстояло провести какое-то
время Надежде, в доме с зелеными ставнями, поделенном на две половины, жили
Аглая Васильевна и Люська – бедовая бабенка, как сейчас говорят, без
определенных занятий, а также Люськин песик непонятной породы по имени Шарик. Люська
была внешне ничего себе, только глаза уж слишком блестели по вечерам. К Люське
довольно часто захаживал участковый Николай Иванович, за два дня Надежда видела
его едва ли не пять раз.
Старуха Аглая Васильевна вблизи оказалась не так страшна.
Лет ей было ни много ни мало, как восемьдесят восемь (Надежда нашла в ящике
стола потрепанный паспорт), и, конечно, для такого возраста физически она была
еще ничего себе. Вот только с головой… Старуха постоянно путала имена и
события, Надежду упорно именовала Клавой, внучатого племянника Митю вообще не
помнила. Но очень обрадовалась его гостинцам – в сумке были шоколадные конфеты,
сдобное рассыпчатое печенье и мягкий сыр.
Иногда у старухи бывали временные просветления – так, к
примеру, она сделала строгий выговор Надежде за то, что та забыла на минуту
сковородку на огне и вся изба провоняла горелым маслом. В остальном Аглая
Васильевна была доброжелательна и некапризна – ела, что приготовит Надежда,
пила удивительно много крепкого чая и самостоятельно занималась собственным
туалетом, что, согласитесь, дело немаловажное.
Так что дел у Надежды Николаевны было не так чтобы много. Но
она по природе была женщиной любопытной и не привыкла проводить свободное время
в гамаке под деревом. В первый же день, как только старуха прилегла отдохнуть
после обеда, Надежда обежала ближние окрестности.
У старухи в саду стеной стояли трава и сорняки, у Люськи
розовым цветом полыхали флоксы, и за неимением вазона настурции цвели в старом
эмалированном тазу. Заколоченный дом встретил Надежду неприветливо, забор
прохудился, и она рискнула подойти ближе. Какая-то птица взлетела прямо из-под
ног, Надежда даже вскрикнула. Участок тоже зарос травой, а прежде был красивый,
потому что опытный глаз Надежды разглядел клумбы и кусты диких роз.
В траве кто-то шуршал, Надежда поскорее дала задний ход.
Люська заглянула, когда пили чай, закусила баранку и
принялась болтать. Люди ведрами несут из леса чернику, а она вот из-за ноги на
приколе. Грибов хороших пока еще нету, слишком сухо. В поселке ребята передрались
по пьяному делу, один даже в больницу попал, Николай протокол составил.
– А кто еще тут на хуторе живет? – вклинилась
Надежда, слушать про драку ей было неинтересно.
– Ты в тот дом не ходи, – ответила Люська, –
там хозяин дед Семен, он ненормальный. Собаку может запросто спустить, а собака
у него – сибирская лайка, не то что мой Шарик, полруки отхватить может.
– А что это он такой злой? – удивилась Надежда.
– А он людей не любит, – Люська махнула
рукой, – ни своих, ни чужих. Говорю же – псих!
– Несчастный он человек, – неожиданно здраво
заметила старуха, – не всегда таким был, а как сын у него погиб, так и
сдвинулся немножко от горя. Ни с кем не общается, а если к нему не
навязываться, то не тронет…
