Трефов поднял голову, и глаза его вновь потеряли всю прелесть — взгляд, перестав быть задумчивым, опять стал напряженным.
— Случалось ли вам когда-нибудь стоять на сцене? — спросил Трефов, пристально глядя мне в лицо. Я молча покачала головой. — Тогда вы не знаете, не можете представить себе, что это такое. Все взгляды устремлены на тебя, и не только взгляды. Кажется, что из зала к тебе тянутся тончайшие нити, и каждый, каждый зритель соединен с тобой живой нитью, похожей на нерв. Ты становишься центром этой нервной системы, центром вселенной. Ты ее светило, ее стержень, ее бог. Творец и повелитель. Вся эта вселенная вращается и живет вокруг тебя. Вокруг твоего дара. Дар! Вот твоя корона и твой трон! Ты властвуешь над всеми, потому что обладаешь тем, чего нет ни у кого, тем, что достойно поклонения и восторга. Талант делает тебя исключительным, не похожим ни на кого на свете. Талант — драгоценность, по сравнению с которой бриллиант в десятки каратов кажется простым булыжником. В тот момент, когда я брал свое верхнее фа, я чувствовал, что все женщины принадлежат мне и все мужчины склоняются передо мной — не только в зале, во всем мире! Тому, кто этого не пережил, никогда не понять меня…
В широко открытых глазах Трефова дрожали слезы, отражая свет множества язычков пламени. Когда он опустил веки, к углам страдальчески искривившихся губ скатились две капли. Трефов провел ладонью по лицу и тихо сказал:
— Ни один настоящий артист не уйдет со сцены по своей воле — ни за какие деньги. Тот, кто хоть раз почувствовал себя богом, никогда не смирится с тем, что должен слиться с толпой. Я ушел потому, что потерял свой дар, свой серебряный голос, как назвал его когда-то один французский журналист.
— Как?.. Я не знала…
— Я вовсе не стремился донести это известие до широкой общественности. Сначала я ходил по врачам… О, эти врачи… Сколько денег я потратил, сколько времени и сил. Все бесполезно. Традиционная медицина, нетрадиционная, клиники, санатории, прогревания, иглоукалывания, точечный массаж, гомеопатия, лечебная грязь… Потом пошли шарлатаны. Бабки, колдуны, шаманы, целители, знахари, экстрасенсы… Настои из всякой дряни, чуть ли не из заячьего помета, заговоры, заклинания, снятие порчи, сглаза, починка кармы и открытие чакр. Не помогало — ничего не помогало… От отчаяния я ударился в религию. Жена ушла от меня, потому что я перестал спать с ней. Я почти перестал есть, спал три часа в сутки, без конца молился и все заработанные деньги жертвовал на церковные нужды. На работе — а я уже тогда занимался бизнесом — вокруг меня были малиновые пиджаки и бритые затылки, а дома — черные рясы и длинные бороды… Как я верил, что бог поможет мне! Часами простаивал на коленях, глядя в суровые лики святых. Но однажды после бессонной ночи, проведенной в слезах и молитвах, что-то оборвалось во мне, и я понял, что и бог бессилен мне помочь. Я разбил топором все иконы, спустил в унитаз освященный крестик, сел в ванну с горячей водой и вскрыл себе вены. И тут, в густом розоватом паре, поднимавшемся над кроваво-красной водой, я увидел лицо. Вернее, не лицо, а глаза — одни глаза. В них было столько света и доброты… И я услышал голос, и голос сказал, что сила моя — во мне самом. Шатаясь от слабости, я вылез из ванной, с трудом доплелся до соседей и, позвонив в дверь, свалился без сознания. С того дня началась моя новая жизнь.
Трефов поднялся со скамьи и подошел к идолу, долго смотрел на него, а потом, не глядя на меня, продолжил:
— Я стал разыскивать знающих людей. Людей, обладающих подлинным знанием, не шарлатанов, людей, не стремящихся к известности, не терпящих шума вокруг себя, не пытающихся возвеличиться. Я находил их и у каждого пытался чему-нибудь научиться. И научился — не всему, но очень многому. Обрел понимание тех вещей, о которых раньше и не думал. Я создал свою личную гвардию — подбирал, конечно, не за ум, а за преданность. Теперь я понимаю, что был не совсем прав. От многого их нужно было удержать. Например, эта дурацкая униформа — замшевые куртки. Я как-то сказал, что замша гораздо аристократичнее, чем кожа. И эти оболтусы повыбрасывали кожаные куртки и все оделись в замшевые. А эта дурацкая татуировка… Увидели у одного парня на спине, и все сделали себе такую же — мол, пусть это будет наш тайный знак, наш символ!.. Впрочем, речь не об этом… Коллекционируя людей, словно бабочек, я постепенно оброс нужными связями. И нужными вещами.
Трефов поднял руку и посмотрел на свой перстень на мизинце.
— К примеру, этот перстень с анехом — древнеегипетским символом жизни — я нашел в Сирии. Конечно, его нельзя сравнить с вашим кольцом, но… Такие предметы, как этот перстень, — к счастью или к несчастью, их не так уж много, — знающие люди называют ключами… О, об этом я мог бы говорить часами. Но мы здесь не за этим.
Трефов перевел взгляд с перстня на меня.
— Человек, первым рассказавший мне о книге, уже умер. Он думал, что книги больше нет, что она утрачена навсегда. Я думал так же, пока не узнал по своим каналам о чудесной находке. Я был сам не свой — книга должна была достаться мне, а не кому-нибудь другому! И я получил ее! Точнее, думал, что получил, отдав за нее на аукционе немыслимую, баснословную сумму. Я был в такой эйфории, что стал немедленно договариваться о проведении концерта в Москве — первого, пробного. Потому что в книге, которую я купил, содержался рецепт власти — любой власти. А мне нужна была именно она — власть над собственным голосом, власть над публикой…
— А потом книгу украли, — резюмировала я.
— Вот именно, — вздохнул Трефов. — Я думал, что сойду с ума. Но взял себя в руки — и отыскал след книги. Увы, обстоятельства были против меня. Все шло не так, как я хотел. Разве стал бы я нарочно причинять зло людям? Нет, я любил людей, я пел для них… Но они стали мешать мне. И мне пришлось быть жестоким… А теперь, когда книга, на которую я так надеялся, уничтожена, я сделаю последнюю попытку… Я не хотел, чтобы это случилось именно так. Но я устал, я безумно устал бороться… Это несправедливо. Этого я не заслужил. Я хотел только одного — петь… И сейчас хочу только этого… Не надо было ему жечь книгу…
Голос Трефова ослабел, он наклонился вперед и прижался лбом к холодному камню.
— Знаете, где мы находимся? — глухо спросил он. — Этому месту больше тысячи лет. Языческое капище. Здесь наши предки молили Ярилу и Даждьбога о хорошем урожае и удачной охоте. И приносили жертвы. Человеческие. Они верили, что кровь, пролитая в полнолуние, дает обильные всходы…
— Меня найдут… — дрожащим голосом пробормотала я. — Вас разыщут и посадят!..
Раздался тихий клокочущий смех.
— О, такой промашки, как с тем учителем истории, я не допущу. Вас не найдут даже ваши друзья из преисподней. В этом месте не работают никакие электрические приборы, здесь невозможно воспользоваться даже фонариком на батарейках. Когда я купил этот дом, здесь были развалины… Я восстановил его… Сюда невозможно подъехать на машине, двигатель глохнет. Даже часы здесь останавливаются, и время идет по своим законам… Вашим друзьям, как бы ни были они сильны, просто так это место не отыскать. А что уж говорить о нашей доблестной милиции?..
