Однако источник пересох гораздо быстрее, чем он ожидал. И он стоял, опустошенный и, тяжело дыша, смотрел на нее сверху вниз. Как муж, что удушил жену и внезапно опомнился, он не знал, что делать дальше. Он повернулся, чтобы сбежать, но ладонь Финри по-прежнему лежала у него на руке, и пальцы вцепились в него, тянули назад. Потрясение пошло на убыль, лицо ожесточилось от растущего гнева, челюсти сжались.
– Так что произошло в Сипано?
Теперь щеки горели уже у него, название города ударило, как пощечина.
– Меня предали.
Он хотел, чтобы его последняя фраза обожгла Финри так же, как ее слова обожгли его.
– Превратили в козла отпущения.
Вот уж действительно, жалобное козлиное блеянье.
– После моей преданности, моих стараний…
Непривычный к многословности голос переходил в писклявое завыванье.
– Я слышала, когда они пришли за королем, вы в пьяном виде отключились с продажной женщиной, – сказала Финри.
Горст сглотнул. Но отрицать это непросто. Он помнил, как с идущей кругом головой выволакивался из той комнаты, пытаясь разом застегнуть пояс и вынуть меч.
– Слышала, вы тогда опозорились не в первый раз, и король вас прежде прощал, но Закрытый совет мириться с этим не стал. – Она смерила его насмешливым взглядом. – Значит, бог поля боя? А, между прочим, боги и черти нам, маленьким людям, часто кажутся на одно лицо. Вы ходили на брод, на мост, на холм, и что вы там делали, помимо убийства? Что создали? Кому помогли?
Он стоял, а бравада улетучивалась. «Она права. И никто не знает этого лучше, чем я».
– Ничего и никому, – ответил он полушепотом.
– Значит, вы любите войну. А я-то считала вас приличным человеком. Но теперь я вижу, что заблуждалась. – Указательным пальцем она ткнула ему в грудь. – Вы герой.
На этом Финри повернулась, окинув Горста взглядом, полным презрения, и оставила его среди раненых. Они уже не казались ему такими счастливыми. Напротив, в большинстве своем они ужасно страдали. Птичье пение вновь обратилось в карканье полудохлого воронья. Восторженность оказалась очаровательным песчаным замком, смытым безжалостным приливом реальности. Ощущение, что тело отлито из свинца.
«Неужели я обречен так чувствовать себя всегда?» И еще одна, крайне неудобная мысль: «А не ощущал ли я себя так и… до Сипано?» Горст хмуро проводил взглядом Финри, исчезающую в госпитальной палатке. Обратно к своему красавчику-болванчику в чине лорд-губернатора. Горст запоздало спохватился: надо было сказать, что это он спас ее мужа. Нужные слова никогда не произносятся в нужное время. Огромной важности высказывание, если бы в нем еще был толк.
Горст подавленно вздохнул. «Вот почему я держу пасть закрытой».
Он повернулся и понуро зашагал в невеселый, разом потускневший день. Шел со сжатыми кулаками, хмуро глядя на Героев – черные зубья на небесном фоне, поверх торжественного холма.
Именем судеб, как хочется с кем-нибудь схватиться. С кем угодно.
Но война, увы, кончилась.
Черный Кальдер
– Ты просто мне кивни.
– Кивнуть?
Хлад повернулся и кивнул.
– Вот так, кивни. И все будет сделано.
– Так просто, – проговорил Кальдер, сутулясь в седле.
– Так просто.
Как легко. Всего один кивок, и ты король. Кивок, и твой брат убит.
Было жарко. В синеве над холмами висели редкие лоскутки облаков, среди желтых цветков летали с жужжанием пчелы, серебрилась в отдалении река. Быть может, последний жаркий день, прежде чем осень бесцеремонно прогонит лето и поманит к себе зиму. По идее, это должен быть день ленивого валянья на траве и окунания разгоряченных стоп в водяные струи. Возможно, где-нибудь там, в сотне шагов ниже по течению, как раз этим занималась горстка раздетых догола северян. А немного дальше на другом берегу то же самое проделывала дюжина солдат Союза. До слуха с обеих сторон временами доносился непринужденный смех, которому вторило веселое журчание воды. Некогда заклятые враги плескались как дети в такой близости друг от друга, чуть ли не по соседству.
Мир. Судя по всему, хорошая вещь.
Месяцами он неустанно о нем твердил, уповал на него, ради него шел на заговоры с малым числом союзников и за еще меньшее число наград, и вот он установился. Так что если был когда-то день, уместный для самодовольной ухмылки, то именно этот. Но Кальдер с большей легкостью поднял бы одного из Героев, чем уголки своего рта. Встреча с первым из магов опустила их и не давала им подняться всю истекшую бессонную ночь. Она, и мысль о предстоящей встрече.
– Это не он? – спросил Хлад.
– Где?
На мосту стоял всего один человек, и Кальдер его не узнавал.
– Да вон же. Это он.
Кальдер прищурился, сделал руку козырьком.
– Именем…
До прошлой ночи он считал, что его брат убит. И не сказать чтобы был так уж далек от истины. Скейл был призраком, что выкарабкался с того света и с дуновением попутного ветра готов унестись обратно. Даже на расстоянии он выглядел увядшим, усохшим, с прилизанными вкось сальными волосами. Прихрамывал он давно; теперь он и вовсе волочил левую ногу. Плечи Скейла укрывало заношенное одеяло, два конца которого он сжимал у шеи левой рукой, а два других болтались по ногам.
Кальдер соскользнул с седла, кинул поводья на шею коню и, превозмогая боль в ребрах, заспешил на помощь брату.
– Просто кивни, – донесся шепот Хлада.
У Кальдера внутри все застыло. Наконец он двинулся с места.
– Брат.
Скейл щурился, как человек, несколько дней не видевший солнца; заострившееся лицо с одной стороны покрывали шрамы, а разбухшую переносицу пересекал черный порез.
– Кальдер?
Брат вяло улыбнулся, и стало видно, что он лишился двух передних зубов; на треснутых губах запеклась кровь. Чтобы взять руку Кальдера, он отпустил концы одеяла, и оно соскользнуло, оставив его горбиться над обрубком правой руки, как нищенка-мать над младенцем. Кальдер поймал себя на том, что неотрывно смотрит на изувеченную руку – до странности, чуть ли не до смешного укороченную, замотанную повязками в бурых пятнах.
– На-ка.
Кальдер расстегнул накидку и набросил на плечи брату, обнажив при этом собственную сломанную руку. Скейл был так болен и изможден, что даже не пытался его остановить.
– Что у тебя с лицом?
– Да вот, внял твоему совету сразиться.
– И чем дело кончилось?
– Уроном для всех, – сказал Кальдер, управляясь с застежкой здоровой рукой и большим пальцем сломанной.
Скейл стоял, покачиваясь, будто в любой момент готовый свалиться, и, моргая, оглядывал колышущийся на ветру ячмень.
