– Ну так что ж ты не рвешься за мост, чтобы доказать их правоту?
– Да пошли они! – рявкнул Скейл. – Можно было перейти через этот мост и двинуть на Адвейн! Встать по обе стороны Уфрисской дороги! Рубануть этих ублюдков из Союза под самый корень! Зайти им со спины!
Брат потряс щитом, снова пытаясь скопить в себе гнев, но едва он начал рассуждать вместо того, чтобы действовать, он проиграл. А Кальдер выиграл. Кальдер это знал, и вынужденно скрыл презрение. Что было, в общем-то, привычным делом. Презрение к брату он прятал вот уже сколько лет.
– По обе стороны, говоришь? Уфрисской дороги? Это по которой, не зайдет еще солнце, будет маршировать добрая половина армии Союза?
Кальдер взглянул на верховых Скейла – всего около двух сотен, порядком измочаленных, на уставших лошадях, некоторые все еще подходят с дальних полей или же остановились у длинной стены, что тянется до самого Пальца Скарлинга.
– Ни в коем случае не уязвляю доблести славных названных отца, присутствующих здесь, но неужели их хватит на то, чтобы сойтись с несметными тысячами врага этим вот скромным числом?
Скейл тоже их оглядел, играя желваками и скрежеща зубами. Ганзул Белый Глаз, с устало-отрешенным видом отряхивающий измятый панцирь, молча пожал плечами. Скейл в сердцах швырнул наземь палицу.
– Тьфу!
Кальдер рискнул положить ему на плечо успокаивающую руку.
– Нам приказали взять мост. Мы его взяли. Если Союз захочет его отнять, пусть вначале по нему пройдет и скрестит с нами мечи. На нашей земле. А мы их будем ждать. Готовые, отдохнувшие, в отстроенных укреплениях и вблизи обозов. Честное слово, брат: если Черный Доу не порешил нас пока по одной своей подлости, то ты так и норовишь сделать это по запальчивости.
Скейл протяжно вздохнул и высморкался. Вид у него был отнюдь не благодушный. Но и головы сносить его, судя по всему, уже не тянуло.
– Ладно, черт вас возьми.
Он, нахмурясь, глянул на реку, на Кальдера, тряхнул головой.
– Клянусь, иногда говорить с тобой – все равно как с отцом.
– Спасибо, – сказал Кальдер.
Толком не понять, комплимент это или нет, но принц решил считать, что да. Одному из сыновей отца надо иметь голову на плечах.
Тропою славы
Капрал Танни попробовал скакнуть с одной желтоватой кочки на другую, левой рукой высоко держа над трясиной штандарт полка, а правой, безнадежно испачканной по самое плечо всякой гадостью, страхуясь от оскальзывания и падения в эту самую гадость. Болото было именно таким, каким представлял Танни. И ничего хорошего не сулило.
Хаотичный лабиринт каналов стоялой бурой воды, подернутой радужной маслянистой пленкой; с гнилыми листьями, пахучей грязной пеной и хилыми камышами. Если поставишь ногу, а она при этом лишь с чавканьем уйдет по лодыжку, то, можно сказать, повезло. Тут и там извивались кожистые корни чертова дерева; при желании можно дотянуться до редких ветвей с чахлыми листьями, в бородах мха и гирляндах ползучих растений. Из стволов прорастали причудливых форм грибы. Стояло неумолчное то ли кваканье, то ли жужжание, исходящее отовсюду и как бы ниоткуда. Какая-то треклятая порода не то птиц, не то лягушек, не то насекомых, причем невидимых глазу. А может, это само болото издевается над незадачливыми гостями.
– Лес проклятых, драть его лети, – прошептал он.
Вести через это гиблое место батальон – все равно что гнать стало овец по сточной трубе. И, как всегда, в авангарде почему-то тащился он с четырьмя самыми что ни на есть сырыми рекрутами Союза.
– Куда идти, капрал Танни? – допытывался Уорт.
– Куда-куда. Проводник говорил держаться травянистых клочков.
Хотя того, что честной народ именует травой, вокруг было очень уж немного. Как, собственно, и народа, который можно назвать честным.
– Веревка есть, горе мое? – спросил Танни Желтка, который пробирался по жиже рядом.
По веснушчатой щеке у него размазалась грязь.
– Так мы же их, капрал, оставили с лошадьми.
– Конечно, черт подери. Само собой, оставили.
Одной судьбе ведомо, что бы Танни отдал, только бы быть сейчас с лошадками. При очередном шаге холодная вода коварно хлынула в сапоги, вязким капканом сомкнувшись вокруг лодыжки. Капрал подыскивал подходящее ругательство, когда сзади донеслось пронзительное:
– Ау! Мой башмак!
– Тихо ты, чучело! – одернул Танни, обернувшись рывком и сам забыв о конспирации. – Северяне у себя в Карлеоне слышат!
Северяне, может, и да, но только Клайг его, похоже, не слышал. Он отдалился от камышей, и башмак у него засосало болото. Он побрел его выручать и разом соскользнул по самые бедра. Желток хихикнул, видя, как товарищ ворочается в жидкой грязи.
– Придурок, оставь его! – прикрикнул Танни, неуверенно шагая в сторону рекрута.
– Нашел!
С тяжелым чмоком Клайг высвободил обуток, облепленный словно черной кашей-размазней.
– Оп-ля! – он накренился в одну сторону, затем в другую. – Уау!
И ушел по пояс в трясину с выражением лица, мгновенно преобразившимся из победного в паническое. Желток снова хихикнул, но тут до него дошла истинная суть положения.
– У кого веревка? – выкрикнул Ледерлинген. – Кто-нибудь, дайте веревку!
Он пошлепал в сторону Клайга и ухватился за голую, без листьев ветку ближайшего дерева, нависающую над трясиной.
– Хватай меня за руку! За руку хватай!
Но Клайг бился в панике и уходил в вязкую хлябь еще глубже и с невиданной скоростью: из болота торчало уже одно лицо с разинутым ртом; большой черный лист прилип к щеке.
– Помогите! – сипел Клайг, в мучительном усилии вытягивая пальцы в доброй сажени от Ледерлингена.
Танни, шатаясь, сунул Клайгу флагшток.
– А ну держи!
– Помогирль-брль…
Исступленно вытаращенные глаза смотрели на Танни, но вот грязная вода залила и их, и растрепанные волосы, и все исчезло, вырвалось лишь несколько зловонных пузырей. И все. Танни почем зря тыкал древком в трясину, но Клайга уже не было. Не считая медленно отплывающего спасенного башмака, не осталось ни намека на то, что юноша когда-то существовал на свете.
Дальше продвигались в угрюмой тишине. У остальных рекрутов вид был ошеломленный и подавленный. Танни шел с сурово сомкнутыми губами; молодежь жалась к кочкам желтоватой травы, как жеребята к матерям. Скоро начался подъем, а изогнутые болотные чудища сменились обычными дубами и елями. Танни прислонил перепачканный штандарт к стволу и, уперев руки в боки, оглядел обувь. От щегольских сапог осталось одно название.
– Др-рань, – прорычал он, – дрань долбаная!
Желток безвольно осел в стекающей слякоти. Руки у него дрожали. Ледердинген, тяжело дыша, облизывал побелевшие губы. Уорта не было видно, из подлеска доносились натужные стоны. Опять прихватило. Даже утрата товарища не умерила буйствующее нутро. А то и, наоборот, послужила тому буйству причиной. Подошел Форест, по колено в черной грязи. Оба, и капрал, и сержант, были густо заляпаны, хотя на Танни корка была толще.
