Каноник обожал кофе, особенно приготовленный Клеманс, уж она-то понимала в нем толк. Обычно, держа в руках маленькую изящную чашечку из тончайшего фарфора, наполненную божественным напитком, он раз шесть или семь проводил ею у себя под носом, полузакрыв глаза, чтобы лучше почувствовать аромат. Затем насыпал сахар. Его взгляд начинал блуждать от испытываемого блаженства по деревянной обшивке стен под цвет зеленого миндаля нежнейшего оттенка – рука художника придала им вид под старину, который им очень шел. Затем его взгляд скользнул по тяжелым занавесям из штофа почти тон в тон со стенами, которые создавали очаровательный фон для легкой мебели из благородной древесины отличного качества; сиденья стульев и канале были обтянуты лиловым шелком или велюром светло-серого, почти белого цвета. Клавесин с фигурками из китайского фарфора, большие вазы из селадона, в которых в любое время года были цветы благодаря саду и оранжерее, подаренной Тремэном своей жене, и два больших зеркала на консолях, покрытых старинным золотом, – все это придавало комнате, где все говорило о присутствии изысканного вкуса женщины, неповторимое очарование и свидетельствовало, что хозяйка этого салона – дама прекрасная и утонченная. И месье Тессон всегда находил словечко, чтобы высказать свое восхищение этому ансамблю, который, вероятно, никого не оставлял равнодушным…
В этот раз, однако, он не только ничего не сказал по этому поводу, но и не подумал восхититься ароматом кофе, взяв чашечку, которую ему предложили. Агнес, с удивлением наблюдая, как он с отсутствующим взглядом кладет один за другим пять или шесть кусков сахара в свою чашку, сочла своим долгом вмешаться, так как не время было больше скромничать.
– Месье каноник, заранее прошу простить меня, если я покажусь вам нескромной, но я вижу, да, я чувствую, что вы страдаете и пытаетесь скрыть от меня причину ваших страданий. Но… Ах! Боже мой!
С ужасом Агнес обнаружила вдруг, что старый священник горько и простодушно плачет, роняя слезы в свой кофе. Огромные слезы капля за каплей падали в чашку, и очевидно было, что он никак не может их сдержать. Молодая женщина бросилась на колени рядом с ним и, отобрав у него чашку, поставила ее на расположенный рядом геридон
[3]
. Потом стала осторожно вытирать своим платком мокрое от слез лицо несчастного старика.
– Я так хотел ничего вам не говорить! – вздыхал месье Тессон. – Полностью насладиться этим последним восхитительным моментом рядом с вами, а потом только вам написать… Я не смог, и мне теперь так стыдно. Это только доказывает, что я больше не обладаю мужеством, на которое я рассчитывал!
Быстро поднявшись, Агнес пододвинула маленькое креслице поближе к большой кушетке, на которой восседал ее гость, но предварительно предложила ему еще чашечку кофе.
– Вот, выпейте, это прибавит лам силы. Кстати, вы сейчас же должны мне все рассказать. Отчего эта печаль? Почему вы хотите уехать и куда?
– В Джерси, где мои многочисленные собратья мечтают воссоединиться, чтобы избежать травли, которая нам грозит…
И он рассказал о том, что двенадцатого июля новое Учредительное Собрание привяло закон, «злодейский и кощунственный», какой выразился, который обязывал епископов и священников избираться народом и, обрывая связи, которые объединяли их с королем, объявлял о том, что отныне они будут получать плату от Собрания и должны будут принять присягу на верность Конституции, ставшей с этих пор единственно законной и освященной властью…
– Вы же прекрасно понимаете, что я никогда не смогу принять подобную присягу. Поэтому я предпочитаю уйти, прежде чем меня к этому принудят!..
– Разве это возможно? Я слышала, что в июне на святом празднике тела Господня все депутаты Учредительного собрания принимали участие в процессии. К тому же и король никогда не подпишет подобный закон, не так ли?
– Ах! Как бы не так! Он сделает это под давлением тех, кто держит его взаперти во дворце в Тюильри. Все эти Лафайеты, да и другие знатные придворные только сбивают его с пути. Но то, что вы ничего не знаете об этом, не удивляет меня. Мы и сами-то совсем недавно узнали точное содержание того документа, который они называют «Гражданская Конституция Духовенства». Ваш супруг, он-то должен об этом знать, но я так думаю, что он решил вас держать в неведении, подальше от подобной шумихи и бряцания оружием, чтобы сохранить как можно дольше мирное спокойствие в этом маленьком подобии Рая.
Как только он произнес эти слова, дверь открылась и вошел Потантен, а вместе с ним в комнату ворвалось эхо воплей, издаваемых Элизабет, которая рвалась спуститься в салон, чтобы обнять и расцеловать «Милого Друга», – это имя присвоила она канонику, которого очень любила, и чьи просторные карманы всегда содержали какую-нибудь сладость или подарочек для нее.
– Пожалуй, это трудно назвать раем, – заметила Агнес. – Боюсь, что мне придется попросить вас пренебречь опасностью заразиться. Будет лучше, если мы сделаем, как она просит. Поди и скажи ей, что мы сейчас поднимемся, Потантен!
– Но я не из-за этого пришел, мадам. Некий дворянин просит вашего разрешения засвидетельствовать свое почтение. Он путешествует по этой стране и прибыл из Бреста, он принадлежит к Мальтийскому ордену и назвался бальи де Сэн-Совер. К тому же он был знаком с вашей матушкой…
Нет, в тот день канонику Тессону не судьба была спокойно насладиться чашечкой кофе. Стоило Потантену произнести имя визитера, он поперхнулся так, что опрокинул содержимое своей чашки. И снова Агнес поспешила к нему на помощь, но он нежно отодвинул ее, и как только приступ кашля прошел, он попросил дворецкого повторить имя гостя:
– Ты правильно произнес… Сэн-Совер?
– Да, святой отец.
– Что он за человек? Потантен, с глазами полными вопроса, пустился в обобщенное описание прибывшего, настаивая, впрочем, на том, что тот произвел на него впечатление настоящего сеньора, несмотря на то, что одет достаточно просто. Затем он вновь обратился к мадам Тремэн:
– Так что мне ему сказать, мадам Агнес?
Но она не успела ему ответить. Неожиданно встав во весь рост, приняв величественную осанку и с горделивым достоинством, месье Тессон повелительно сказал:
– Да, я сейчас приму его, мой друг. Мы должны извиниться за слишком долгое ожидание, которое допустили по отношению к столь знатной персоне, придется сказать, что это моя вина.
К великому удивлению Агнес, он сопроводил эти куртуазные слова своего рода улыбкой, в результате чего его отвислые губы подобрались и скривились в какой-то неясной угрозе. Но времени на объяснения не осталось: в этот момент путешественник распахнул дверь, возле которой как на часах стоял Потантен, и вошел в залу, склонившись в поклоне перед хозяйкой дома:
– Не имею чести, мадам, быть знакомым с вами и потому надеюсь, что вы соблаговолите простить мою дерзость представиться вам таким образом в вашем доме, не имея никаких других рекомендаций, кроме своего честного имени, которое вряд ли когда-либо ранее было вами услышано…
