Заметив, что уже наступает утро, Гийом, откинувшись на подушки, надолго задумался, сидя неподвижно и прислушиваясь к новым ощущениям своего тела, которое стало легче, чем накануне, но казалось еще неуютным, чужим. За долгое время вынужденного бездействия оно уже привыкло к инертности, почти такой же, как у камня, и вновь обретенная возможность двигаться заставляла кровь, а возможно, и нервы, напоминать о себе мучительным образом. Заново привыкать к нормальному образу жизни – эта идея была великолепной! Но Тремэн прекрасно осознавал, что без надежды увидеть когда-нибудь ту, которую он любил, его состояние было бы хуже. Давая обещание жене, он действовал так потому, что прощался со своей молодостью и вступал в пору зрелости, оставляя на будущее то, чем следовало заниматься…
Полусгоревшее полено вспыхнуло в камине и рассыпалось дождем искр. Гийом раздраженно вытер с щеки неуместную слезу и закрыл глаза. Но не для того, чтобы заснуть, – сон не приходил к нему в эту ночь, – а для того, чтобы лучше почувствовать ощутимую плотность мышц, живой бег крови, биение сердца и тяжесть своего тела, а также прочность камней, из которых был выстроен его дом… К утру он, однако, заснул.
Не без опасений, но довольно решительно Гийом перешел после пробуждения к тому, что он назвал «восстановлением». Первое, с чего необходимо было начать, – это одевание. Он больше не мог переносить домашний халат, поэтому с радостью взял в руки полотняную куртку на фасон плантаторской одежды, которую предпочитал всем другим. Наступали жаркие дни, и это было оправданно. Одевшись, он заново приступил к внимательному осмотру своих нижних конечностей. Самое сложное было побороть ощущение, что он больше не имеет возможности им доверять и что они теперь слишком слабы, чтобы выдержать вес его тела.
– У меня такое впечатление, что у меня ватные ноги, – доверился он Потантену. – Мне все время кажется, что они вот-вот подо мной подогнутся…
В первый же раз выйдя на улицу, Гийом прямиком направился к конюшне. Заранее предупрежденный Потантеном Дате ожидал его там во всеоружии. Панели из навощенного дуба в прекрасных стойлах, седла и уздечки никогда так не блестели. Лошади были вычищены наилучшим образом, их гривы расчесаны, а песок в манеже казался нежным, как бархат. Все двери были распахнуты, за исключением той, за которой раньше было место Али. Конь благородных кровей, он заслуживал и отдельной могилы, но вместо этого на задвижке двери был прикреплен букет цветов, перевязанный черной лентой. Растроганный, Тремэн обнял Дагэ, который плакал, не пытаясь скрыть свои чувства. Потом он приступил к осмотру лошадей: в его просторной конюшне было около дюжины животных, а среди них и тягловые, и верховые лошади. Гийом останавливался ненадолго около каждой, называл ее по имени, похлопывал по шелковистой коже и щедро угощал кусочком сахара и горбушкой хлеба – следовало отпраздновать возвращение хозяина. Однако у стойла, где стоял молодой конь темной масти, он задержался подольше: это был Сахиб, сын Али, который появился на свет в день крещения Адама. Гийом восхищенно смотрел на него несколько минут. Он был очень похож на своего отца, от которого унаследовал грациозность, огненный взгляд и надменность.
– Я думаю, мы только друг друга и дожидаемся, – заключил Гийом, повернувшись к главному конюху. – Он все больше и больше мне нравится…
– Я с вами согласен, хозяин. Он, конечно, лучший из всех. Но все-таки я не советую вам сразу на него садиться: он еще упрямится. Чтобы вам встать на ноги, возьмите лучше Цезаря, который хорошо вас знает. Лучше не торопиться, чтоб не наделать глупостей.
Гийом натянуто улыбнулся. В эту минуту, когда пот заливал ему глаза и колени дрожали, он спрашивал себя: примет ли вообще когда-нибудь день, когда его мускулы окрепнут хотя бы для Цезаря? Но все-таки ему было важно не дать догадаться кому-либо о его слабости. Поэтому, с напряженной спиной, на подгибающихся ногах, но улыбаясь, Гийом направился к дому, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Дагэ, которого ему не удалось обмануть таким маневром, следил опечаленными глазами за его медленным продвижением.– Какое несчастье! Лучший наездник во всей округе – и так теперь плох! – сказал он Норберу, своему первому помощнику.
– Вот чего я не понимаю, так это почему не убили того негодяя, который застрелил Али и довел его самого до такого состояния?
– Похоже, что мадам де Варанвиль и месье бальи дали слово той девушке, которая их предупредила. А наш хозяин потом просил месье де Ронделера их разыскать, но не для того, чтобы причинить им зло, скорее наоборот. Однако на том месте нашли только брошенную лодку и руины, заросшие плющом. Наверное, они прячутся в лесах, но никому пока еще не удавалось хоть кого-нибудь в них отыскать. Там легко заблудиться… И тогда у этих разбойников будет прекрасная возможность их с этим поздравить…
Июльским вечером Жозеф Энгуль направлялся в Тринадцать Ветров под проливным дождем. Весь день стояла жара, как в пекле, без единого дуновения ветерка. Небо было белое, море спокойное, как будто на него вылили масло, но к концу дня поднялся ветер, пригнавший огромные разбухшие тучи, которые под оглушительный аккомпанемент грома и молнии открылись, как занавес в театре, повинуясь дирижерской палочке. Потоки воды хлынули вниз, затопляя пейзаж и знакомые очертания поместья, показавшиеся вдалеке. Когда под этим нескончаемым водопадом адвокат верхом на лошади въехал во двор, он был похож на одну из серых литых статуй, которые часто устанавливают для красоты в центре фонтана. Потантен, выбежав на звон колокольчика, позвал конюха, чтобы тот забрал лошадь, и провел путешественника в дом. Мгновенно на плитках вестибюля образовалась огромная лужа.
– Какая неожиданность, месье! – воскликнул мажордом. – Кто бы мог представить, что именно сегодня вы покинете Шербург?
Адвокат чихнул и уныло посмотрел на свой элегантный редингот, который теперь был похож на мокрую тряпку.
– Я только что из Парижа, – пробурчал он, – и полагал, что мой приезд произведет на вас впечатление!
– Так оно и есть! – воскликнул Гийом, медленно спускаясь по лестнице с тростью в руках.– Отведите его на кухню, Потантен. Если он так и будет стоять на ковре, пока вся грязная вода с него не стечет, мадам Агнес никогда ему этого не простит! Потом приготовь ему комнату… Счастлив тебя видеть мой друг! Кажется, мы не встречались лет сто.
– Мне тоже!.. Ты, я смотрю, уже поправился?
– Почти! Тебе повезло, Агнес нет дома, поэтому у тебя есть время обсохнуть и принарядиться к ужину…
– Нет дома? В такое время? Ты отпускаешь ее одну по этим дорогам?
– Почему бы и нет? Она их знает наизусть, а управляет кабриолетом просто превосходно! К тому же в последнее время, следуя заветам своих предков, она усердно занимается благотворительностью. Но сегодня, мне кажется, она собиралась с визитом к мадам де Ронделер в Эскарбосвиль… Скорее всего, у нее она и переждет грозу. Итак, пошли! Тебе крайне необходимо сейчас обсохнуть и хорошенько подкрепиться!
Энгуль не стал сопротивляться, но при этом вид у него был задумчивый. Еще по пути сюда, предчувствуя приближающуюся грозу, он хотел сократить дорогу и, не доехав до Кетеу, свернул в направлении деревни Пуль, чтобы попасть в Ла Пернель через Тронкэ. Как только он миновал Круа д'Урвиль, заметил на большом расстоянии перед собой легкую коляску с закрытым зеленым верхом, которая показалась ему хорошо знакомой. Его лошадь уже утомилась, и он не решился ее пришпорить, чтобы догнать упряжку, которая, кстати, довольно неожиданно исчезла из виду за небольшой горкой. Раскат грома сильно напугал его лошадь, и он решил отказаться от поисков пропавшей коляски. Подумав, что можно было бы найти ее, если углубиться в заросли придорожного леса, он тем не менее поспешил скорее в Тринадцать Ветров, все еще надеясь избежать ливня, и тут же позабыл о происшествии. Но оно странным образом всплыло в его памяти, как только Тремэн рассказал ему о своей жене, уехавшей в Эскарбосвиль… который находился в прямо противоположной стороне.
