– Мне кажется, мы уже готовы!
– Вы одеты как добропорядочные буржуа. Так не годится. Снимите ваши шляпы, надвиньте фригийские колпаки на самые брови и поднимите повыше воротники, – таким образом, вас трудно будет узнать…
В самом деле, группа рыбаков, вырисовывающаяся на фоне темного леса, была почти неразличима. Ни один светлый взгляд, ни одна улыбка не освещали ни одно лицо. Гийом понял, что говорящий и есть их предводитель.
– Через минуту мы к вам присоединимся…
– Не хотите быть нашим командиром?
– Вы же лучше стреляете, Мишель! Ваш отец мог бы гордиться вами!
Несколько минут спустя темная процессия, состоящая из теней, закутанных в плащи, покинула Сен-Васт и двинулась в направлении Круа-де-Сэр, недавно переименованном в «Зеленую устрицу». Кабак был расположен на окраине порта и напоминал своими маленькими, плохо освещенными окошечками, вкрапленными в стену, расплющенную огромной соломенной крышей, встревоженное животное, выскочившее из темноты и застывшее на линии у обрыва скал, поддерживающих Лонг Рив. Нигде в округе не было видно ни единого огонька, если не считать далекого света в Огю и Татиу, а также фонарей на башне Гатвиль. Ни единого шороха не слышалось в этой мрачной зимней ночи, только привычный и потому незаметный шум прибоя.
Постепенно приближаясь к кабачку, они мало-помалу начинали различать грубый смех, обрывки непристойных песен. Интонация голосов давала основание предполагать, что их обладатели уже достаточно много выпили.
По знаку Мишеля Кантэна один их братьев Криспенов, кузнец, подкрался и заглянул внутрь. Он быстро вернулся и тихо сообщил:
– Половина уже спит! Да и остальные уже в таком состоянии, что не смогут причинить нам вреда…
Действительно, все произошло очень быстро. Выбив дверь, люди в черном без труда захватили компанию пьяниц. Кабатчик был тоже пьян. Рухнув на табурет рядом с камином, он жарил на огне рыбу и, казалось, совершенно не замечал того, что происходило у него за спиной. Один Адриан, опомнившись, начал выть, но чья-то сильная рука заставила его заткнуться…
– Если ты знаешь хоть одну молитву,– сказал Тремэн, – то сейчас самое время ее вспомнить™
Амеля и двоих его приспешников, Ромуса и Ахилла, вытолкнули за дверь после того, как остальные из их банды, порядком избитые, остались лежать на полу. Их крепко связали и заткнули рты кляпом, несмотря на их мольбы о прощении. Затем Мишель Кантэн повернулся к Гийому.
– Спасибо за руку помощи, друг! Но теперь я хотел бы, чтобы вы ушли.
– Почему?
– Боюсь, что в вас еще может проснуться жалость, а никто из нас не намерен церемониться с этими… Это наше правосудие. Оно должно свершиться!
– Он прав, – согласился Пьер Аннеброн. – Это уже не наше дело… Мои руки предназначены для того, чтобы лечить людей, да и твои тоже не должны быть запачканы кровью, которая так близка к твоей…
Впрочем, кровь так и не была пролита.
Когда заря обагрила море и старые сторожевые башни Сен-Васта, женщины, вышедшие собирать устриц, нашли недалеко от церкви три трупа, которые лежали на мокром песке. Повернув к дороге, женщины, крича от страха, припустились бежать со всех ног. Однако никаких следов насильственной смерти на телах обнаружено не было, и только в их открытых глазах застыл ужас. Кляпы из водорослей затыкали им рот; горло было перетянуто длинными и скользкими лентами коричневых ламинарий, толстыми, как веревки, и похожими на щупальца спрута…
Убитых с поспешностью похоронили, и никто не осмелился предложить позвать для молитвы священника, даже «конституционного». Шепотом все говорили о Божьей каре и воскрешали в памяти древние легенды о морских чудовищах и привидениях-убийцах. Опять вспомнилась старая история о сэрском монахе! Что касается тех, кто был заодно с Амелем и его приспешниками и содействовал преступлению, то они покинули местность не под звук фанфар, а тайно, унося с собой жуткое воспоминание о черных демонах, вышедших из ада и затем растворившихся в ночной темноте…
После этого события жители долгое время опасались начала репрессий в Валони. Но напрасно: Бюто все-таки был очень хитер и не решился преследовать за то, что по сути представляло собой народную месть. Он не стал связываться с этими людьми, которые привыкли противостоять смертоносным и суровым морским ветрам, тем более что в глубине души он даже не огорчился, так как был рад избавиться от Адриана Амеля, который стал ему неудобен. А найти другого шпиона ему не составило труда…
За два дня до Нового года Гийом отправился за мадемуазель Леусуа, чтобы уговорить ее переселиться в Тринадцать Ветров, вопреки ее сопротивлению.
– Вы обязательно вернетесь к себе, как только ваши волосы немного отрастут, – объявил он ей. – А до этого поживете у нас под присмотром!
– За кого ты меня принимаешь? За Самсона?
Гийом подарил ей улыбку фавна, которая ей нравилась больше всего:
– Он вполне мог бы быть вашим родственником, но не будем говорить об этом сейчас! Главное то, что вы отомщены!
– Ты так думаешь? А моя бедная старенькая церковь? Ее обесчестили, опозорили, надругались над ней. Кто отомстит за нее? Ведь мои седины того не стоят!
– Они достойны носить корону! А что касается священных чаш, ради которых Жанна Арель поплатилась жизнью, они находятся у мадам Бод, куда я сам их отнес. У нее скрывается монах из Монтебурга, а уж он-то точно знает, что с ними надо делать…
Новый год прошел не так уныло, как опасались вначале. Доктор Аннеброн и Сидони Пуэншеваль, а также Роза де Варанвиль и мадам де Шантелу заехали в Тринадцать Ветров к завтраку. Это был не то чтобы праздник, но просто минуты мира, покоя и задушевной дружеской теплоты, в который смех и игры детей внесли нотку радостного веселья. Хотя мысли об Агнес посещали каждого, никто не решился о ней заговорить. Гийом не раздумывал много о своих чувствах к ней, но он испытывал некое облегчение, заметив, что и дети не слишком страдают по поводу ее отсутствия. Каждый вечер стоя на коленях возле своих кроваток, они молились за нее, а их отец всегда волновался, когда вслушивался в детские голоса, просившие Бога «защитить мамочку, уехавшую на войну!».
Конечно, это Элизабет подыскала такие слова, возможно, ухватив обрывки каких-нибудь разговоров. Гийом не стал выводить ее из заблуждения, потому что усмотрел в этом частицу правды. К тому же ничего плохого не было в том, что в глазах детей Агнес была чуть ли не героиня.
Разумеется, как-то раз неизбежный вопрос был задан:
– А почему вы тоже не на войне, папа?
Никакой язвительности в голосе не было. Просто недоумение, проистекающее из детской логики: битва – разве это не мужское занятие?
– Потому что твоя мама защищает идею, которую я не разделяю, и потому что я не согласен с ней в этом. С другой стороны, эта война идет сейчас повсюду, и каждый ведет ее на своем месте. Я охраняю дом и всех вас. И потом, ты предпочла бы разве, чтобы я уехал?
