— Она пришла мстить.
— Мне?
— Нет, Тэсс, мне.
Ладони сухие, холодные. И на левой уже проступает красное пятно. На шее появилась сыпь, однако Тисса ее словно и не замечает. Но уже завтра сыпь поднимется на щеки, потом коснется лба. Кожа набрякнет и сделается жесткой, шелушащейся.
Если бы был другой выход…
— Расскажите, что вы видели? — Кормак весьма любезен.
Вчера он так искренне выражал сочувствие по поводу неудачного брака. Надеялся, что Урфин сорвется? Ударит? Даст повод себя запереть?
Разочарован ли? Или просто усилит нажим?
— Я… присутствовала на Зимнем Балу, который был совершенно чудесен! — восторг леди Андерфалл неуместен, но понятен. И ей прощают восторг.
— И там вы познакомились с мормэром Дохерти и его невестой?
— Да! Я была так рада, что отец представил меня!
— Она говорит неправду, — Тисса сжала пальцы, и Урфин не устоял перед искушением — поцеловал их. Смотрят? Пускай.
— Конечно, она говорит неправду. Но она хорошо управляется с собой. И Кайя не видит, что ложь — это ложь.
— И что было дальше?
Вздох. Поникшие плечи. Дрожащие руки прижаты к груди. Амелии не хочется рассказывать, но она осознает, сколь важно помогать суду.
— Их Светлость отвлекли, а леди Тисса не пожелала говорить со мной. Наверное, я ей не понравилась. Она ушла… а мне было так неудобно. И я пошла следом.
— Что вы увидели?
— Мне неловко… — совершенно неловко и румянец на щеках — лучшее тому подтверждение. Теперь каждому видно, что Амелия — невиннейшее существо, помимо воли втянутое в чужие интриги.
Сожри ее чума!
— …но я видела, как леди Тисса говорит с другим мужчиной. И он целует ей руки…
— Вы узнали мужчину?
— Да… я видела его на турнире. Гийом де Монфор.
— Вы слышали, о чем они говорили?
— Да, но…
Кормак хмурится: леди должна понимать, что в месте, подобном этому, неуместны тайны.
— Леди Тисса сказала, что сегодня встретиться не выйдет, но вот завтра она придет в условленное место и… и исполнит обещание.
— Какое?
— Я не знаю!
Сколько печали, обиды, возмущения. В это и вправду легко поверить.
— Благодарю вас, леди Амелия. Леди Тисса, — голос-хлыст. Кормак — хороший оратор, и опытная сволочь, которая знает, как и с кем говорить. — Не ответите ли, что же вы пообещали Гийому?
— Ничего. Я ничего не обещала.
— Неужели? — Кормак протянул руку, и секретарь подал ему папку. — Или вы попросту запамятовали? Например, о письмах…
— Я…
— Моя жена воздержится от комментариев.
— А вы? Вы, Ваша Светлость, — Кормак соизволил поклониться, но сделал это так, что всем стало ясно, насколько издевательским и несправедливым он считает факт наличия титула. — Вы читали эти письма?
— Читал.
Тисса замерла под рукой. Неужели думает, что Урфин поверит в эту ерунду? Глупая беззащитная девочка, которую угораздило выйти замуж за бессильного идиота.
— И что вы думаете?
— Думаю, что письма леди Амелии куда как откровенней. Хороший слог. Богатое воображение. И такой, знаете ли, опыт чувствуется… жаль, что она никак с выбором не определится.
— Вы лжете! — а вот ярость вполне искренна. И Кормак морщится: ему не по вкусу люди, которых легко вывести из равновесия.
— А вы так небрежны к поклонникам, что оставляете им столь компрометирующие бумаги. Учитесь у леди Лоу, она письмами не разбрасывается. Предпочитает личные беседы. Но да, письма у меня есть. И при необходимости буду рад их предоставить…
Невесомая ладошка ложится на руку, заставляя замолчать. Спасибо. Еще немного и Урфин позволит больше, чем должен бы.
— Подделка!
Именно так и скажут: подделка. Урфин желал опорочить светлый образ леди, дерзнувшей сказать правду на суде.
— Не важно, — Кормак жестом прерывает словесный поток, который готов низвергнуться на голову Урфина. — Это отношения к делу не имеет…
А красных плащей в башне стало вдвое больше обычного.
Суд подходит к логическому завершению, и Кормак пытается перекрыть путь к побегу. Их пропускают, но расступаются нарочно медленно и держатся на расстоянии удара. Но все еще не смеют подняться выше третьего пролета.
Там — территория Хендриксона.
Его люди предпочитают скрываться в тени, но достаточно самого факта их присутствия.
— Их стало больше, — Тисса нарушает молчание, лишь оказавшись за запертой дверью. И засов на ней она задвигает сама. — Почему?
— Кормак показывает силу.
Кивок и просьба:
— Помоги мне раздеться. Пожалуйста. Душно очень… там. Оно все… еще надолго?
— День-два — опрос свидетелей. Осталось немного. Слуги там… те, кто тебя видел или Гийома. Потом перерыв. Приговор…
Она истончилась, сделавшись до того хрупкой, что прикасаться страшно.
— Меня не могут оправдать, — Тисса проводит ладонью по шее, неровной, покрасневшей коже, которая уже начала подсыхать. — Что ты задумал?
— Больно?
— Нет. Но… это опасно. Для тебя.
Теперь ее волосы пахнут этим местом — старым, обреченным. И потускнели от горя. Позволяя себя обнимать, Тисса замирает на его руках, и дыхание ее настолько слабо, что Урфин поневоле прислушивается к каждому вдоху.
— Просто поверь, что я тебя не брошу. Что бы ни случилось, я тебя не брошу, — он целует пальцы, такие тонкие, что странно, как они вообще удержали нож. А если бы не удержали?
— А если тебя убьют?
— Не посмеют… ты потерпи, уже недолго осталось. Пожалуйста. Ради сестры, если не ради меня.
Приносят ужин, и снова приходится следить, чтобы Тисса ела. Она устала, но изо всех сил пытается казаться бодрой. Садится у камина и закрывает глаза.
Ее шкатулка с гребнями здесь, и халат из мягчайшей шерсти, и платья, и круглое зеркало в кованой раме, шкатулки с украшениями и лентами, книги… Урфин не знает, что еще принести, чтобы ей стало легче.
Хотя бы ненадолго.
И сегодняшняя корзинка, оставленная в углу, лишь попытка отвлечь.
— Зачем? — Тисса задает этот вопрос каждый раз, и уже знает ответ.
— Просто так, — в гребнях и шпильках нет ничего сложного, и Урфину нравится расчесывать ее волосы, хотя сейчас он ощущает себя предателем. — Я ведь так ничего не подарил тебе на день рожденья.
В корзинке — белый кучерявый барашек, игрушка, которую покупают детям. И Тисса улыбается, по-настоящему улыбается. Вот уж действительно — ребенок. И проведя пальцем по кожаному ошейнику, читает:
