Урфин предлагал мне отсидеться, но это было бы трусостью. И ошибкой: подданные желают лицезреть Нашу Светлость, которая оставила приговор в силе. Мы — есть закон.
И мы должны видеть, что этот закон исполняется.
Снова корона и цепь — символы власти.
Синий с белым плащ. Длинный балкон — дом принадлежит градоправителю, и балкон, подозреваю, был сооружен именно для подобного рода нужд. Высокое кресло, рассчитанное на габариты Кайя. Но так даже лучше. Мне нужна поддержка, хотя бы от кресла.
Вереница лордов. И я очаровательно улыбаюсь, приветствуя их. Лордов бесит моя наглость и необходимость стоять в присутствии Нашей Светлости. Но ничего, потерпят. В конце концов, они этот закон придумали. У ног моих, на толстом ковре, устраивается Майло. По левую руку становится Урфин. По правую — Магнус, которому выносят табурет. Магнусу сидеть позволено. Он ведь Дохерти.
И я теперь тоже.
Герольд, тот самый, который объявлял о начале рыцарского турнира, вскинул жезл. И сворой голодных псов заскулили волынки. Качнулась толпа, желая ближе подойти к другому помосту, сооруженному посреди площади. Он невысок и выкрашен в черный цвет.
На помосте — тележное колесо с ремнями, которые палач проверяет тщательно.
— Иза, — Урфин вкладывает что-то в руку. — Выпей. Прикажи принести воды и выпей.
То самое волшебное средство, которое рекомендовала Ингрид?
— Спасибо, но…
Не сейчас. Позже, если я пойму, что не справляюсь сама.
Наркотики — зло.
Толпа раздается в стороны. Я вижу горловину улицы, по которой тащится повозка, запряженная парой тощих лошадей. Доносятся крики. Свист. В приговоренных швыряют гнилью. Я радуюсь, что слишком далеко, чтобы увидеть подробности. И не настолько далеко, чтобы не видеть ничего вообще. На них — шутовские наряды. Ярко-красные сюртуки с плечами, подбитыми ватой, отчего фигуры становятся гротескными, кукольными. Колпаки на головах довершают образ.
Я знаю, что это — часть ритуала казни. И проглатываю комок, подступивший к горлу.
Герольд оглашает приговор, перечислив все свершенные преступления, и голоса его хватает на площадь. А вперед выступает палач. Массивный мужчина с окладистой черной бородой, которую палач заплетает в косички, украшая каждую бантиком. И это — особая привилегия.
Палача уважают. Не из страха, а… Магнус сказал, что он не причиняет лишней боли тем, кто не должен мучиться. Достоинство ли это?
Приговоренных, отвязав от повозки, ведут на помост. И каждый падает на колени, протягивая руки к Нашей Светлости. Милосердия.
— Не вздумай, — Урфин рядом. — Это ублюдки, которых мало. Когда «Красотку» брали, они поспешили избавиться от груза. Всех — в воду.
«Красотка» — это корабль. Команду его вздернули на месте: виселица по местным меркам уже милосердие. А этим троим… нет, Урфин может не опасаться. Я не дрогну.
И волынки умолкают. Следующие несколько часов я хотела бы вымарать из памяти. И когда все заканчивается, я понимаю, что не способна встать. Пальцы так сжимали подлокотники кресла, что, кажется, с деревом срослись. Но Урфин подал руку, и я поднялась.
Меня хватило на то, чтобы вернуться в Замок.
И снять корону. Цепь расстегивал Магнус.
— Ласточка моя, — он поднес вино. Просто вино, терпкое и крепкое, ударившее в голову сразу. — Есть вещи, для которых нужна привычка.
Вряд ли я смогу привыкнуть. Меня знобит. И Магнус спешит долить вина. Верно, Наша Светлость напьются и заснут, а проснуться с похмельем, которое здорово отвлекает от мыслей о правосудии.
— А вы не боитесь однажды казнить невиновного?
— Боюсь, — Магнус гладит меня по голове. — Но это хорошо. Страх заставляет проверять. И перепроверять. Хуже, когда его нет.
Кошмары мне не снятся.
Но писать о казни Кайя… там война, и еще я о смерти. Нет.
…я попробовала нарисовать схему. Пять точек — не так и много. Но есть общие закономерности. Например, расположение. Конечно, я рисую не так хорошо, как ты, но все-таки схемой проще. Кружочки — это фермы. Квадраты — крупные города. А треугольники — города, имеющие порт или являющиеся центрами торговли. Видишь: они сидят на транспортных развязках. И до городов, где можно купить — у меня все не идет из головы та несчастная женщина — людей, недалеко.
В крупных городах легко потеряться.
Я, конечно, расскажу Магнусу, но он опять посоветует заняться чем-нибудь другим, более подобающим леди. Знаю, ты подумаешь так же, но меня мутит от вышивки.
Честное слово, я пыталась!
Освоила крест и гладь, но потом загнала иглу в палец, и это было неприятно. С лютней тоже как-то не сложилось. Я предупреждала, что слуха не имею, а они все равно…
— …эта баллада крайне проста в исполнении, Ваша Светлость! — тонкокостный мужчина склонялся предо мной, и Нашей Светлости виделось, что еще немного и он вовсе переломится пополам. Человек-соломинка в огромном напудренном парике. Может, он поэтому и кланяется, что парик слишком тяжел и удержать его?
— Заморский рыцарь, что живёт
В холодной стороне
Сказал, меня с собой возьмёт
И женится на мне…
Мэтр Голлум — кстати, весьма и весьма похож, особенно печальными очами чуть навыкате, ресниц лишенными — поет громко, вероятно, пытаясь преодолеть стеснение Нашей Светлости. У него хорошо поставленный тенор, а паучьи пальцы сноровисто перебирают струны.
Это простой инструмент. С ним и дети управляются. Но Наша Светлость взрослые.
— Идём! Немного у отца
Ты злата забери,
Из стойл два лучших жеребца —
Стоят там тридцать три…
— Ваша Светлость, вы должны попробовать. Встаньте. Разведите руки и…
Меня заставляют подняться и руки разводят — ощущение, что обнимаю большую невидимую бочку — а затем показывают, как именно нужно вытянуть шею, дабы звук покидал легкие правильно.
При этом мэтр не умолкает.
Дева-дура, покинув родительский дом с малознакомым рыцарем, уговорившим ее прихватить парочку коней, золотишко и так по мелочи, мчится добывать простое женское счастье.
— Сойди же с белого коня,
Отдай, он будет мой.
Здесь шесть красавиц утопил,
И ты будешь седьмой…
Голос мэтра обретает требуемую зловещесть. И фрейлины всхлипывают, жалея бедняжку, которую так жестоко обманули. Обещали жениться, а сами — топить. Непорядочно.
Одежды из шелков сними,
И дать сюда изволь;
Сдаётся мне, ценны они,
Чтоб пасть в морскую соль…
К счастью, мой учитель увлекается балладой. О, сколько страсти в исполнении! Почти вижу маньяка, который требует снять не только платье, но и корсет, и даже нижнюю рубаху. Извращенец чертов. Ладно бы он честные намерения имел, а так же нет, скупостью ведом. Дев-то много, а корсет и перепродать можно. Дамы кивают, соглашаясь, что не тот ныне маньяк пошел.
