Несправедливо.
Рассеянные взгляды, словно сквозь нее. Шепоток за спиной. И фрейлины, если случается нужда оказаться рядом с Тиссой, подбирают юбки, точно брезгуют и этого случайного к ней прикосновения.
Только леди Изольда осталась прежней. Она не замечает, что происходит. Слишком счастлива. И слишком занята. Тисса хотела бы поговорить с ней, но не решилась.
Да и что сказать?
Никто не обижает Тиссу. Ее просто не видят.
Дважды присылали подарки. У Тиссы получалось принимать их с улыбкой и словами благодарности, хотя потом, ночью, она все равно плакала, зажимая косу зубами — не хватало хлюпаньем Долэг разбудить.
Она еще маленькая… не понимает.
Она учится играть на клавесине. И танцевать. Манерам. Счету. Чтению и письму. Географии. Языку ашшарцев, на котором ведут торговлю… и Тисса не понимает, зачем ей этот язык, но если тан решил, то почему бы и нет. Вдруг Долэг и вправду выйдет замуж за ашшарца, который увезет ее из этого города в другой, где люди не такие злые.
Надо успокоиться. Надо улыбаться. И найти себе занятие, раз уж леди Изольде сейчас не нужны фрейлины. Вот только все из рук валится.
— Тисса! — Долэг появилась раньше обычного. Уроки уже закончились? Или что-то произошло?
Произошло.
Долэг смотрит, поджав губы, с неодобрением, которого прежде не было во взгляде.
— Тебе вот… просили передать. Что ты опять натоврила?
— Ничего.
На сей раз холщовый мешочек, в котором спрятан круглый гладкий камень, не драгоценный — самый обыкновенный, речной. Он отсвечивает зеленым, намекая, что приличные девушки предпочтут смерть позору.
— Они сказали, что мне не следует с тобой больше разговаривать. Что с тобой никто не разговаривает. Почему?
А если и Долэг замолчит? Будет, как другие?
Этого Тисса точно не вынесет.
— Ты куда? — Долэг скрестила руки на груди, сделавшись похожей на маму. А что она сказала бы? Согласилась бы с прочими? Маме важно было, чтобы Тисса вела себя, как леди…
Она обошла Долэг и открыла дверцу, которую давно хотела открыть. По лестнице поднималась бегом, боясь, что решимости не хватит. И остановилась перед другой дверью. Тан ведь сам сказал, что будет рад… если его нет, то Тисса уйдет.
Хотя бы попробует.
Она не хочет, чтобы Долэг от нее отвернулась.
Тан был у себя. Он сидел в кресле-качалке. Плед на коленях. Доска, перекинутая через подлокотники. Книга. Чернильница. Перо, которое тан жует с крайне задумчивым видом. Он не сразу и обернулся-то.
— Добрый вечер… — сказала Тисса, понимая, что больше не сумеет произнести ни слова.
— Добрый. Теперь точно добрый.
Их Сиятельство отложили перо, доску поставили на пол, а плед бросили в кресло. Они были босы и одеты по-домашнему просто. Волосы мокрые…
— Я не помешаю?
— Ты? Никогда.
Наверное, можно выдохнуть. Он не сердится. И возможно, не рассердится, когда услышит, зачем Тисса пришла.
— Я хотела спросить… вы тогда сказали, что… — каждое слово давалось с трудом. И тан не торопил. — Что можете на мне жениться в любой момент. И я…
— Хочешь, чтобы я женился?
Тисса кивнула.
— Сейчас?
— Да…
— Боюсь, не получится.
Вот и все. Мир кувыркнулся, и влажный камень в ладони, кажется, все, что Тиссе осталось. Не следовало сюда приходить.
— Извините. Я… наверное, пойду.
— Нет.
Тисса и забыла, что он способен перемещаться так быстро.
— Так, радость моя, посмотри-ка в глаза, — тан поднял подбородок. — Совсем тебя затравили?
Смотреть ему в глаза было страшно. Серые. И значит, злится.
— Что это? — он отпустил Тиссу, но лишь затем, чтобы разжать ее такие онемевшие пальцы. — Камень? И что он означает.
— Ничего.
— Врать ты по-прежнему не умеешь, что хорошо. Но пытаешься, что плохо.
Тан отнял камень и разглядывал его с таким любопытством, как будто никогда прежде камней не видел. Или пытался отыскать таинственную надпись?
— Ну? Я ведь могу пойти порасспрашивать. Думаю, отыщутся знающие люди.
О нет, этого еще не хватало.
— Он значит, что такой как я, лучше умереть…
Камень вписался в стену с мерзким звуком, от которого Тисса зажмурилась. Вот и результат: теперь тан в ярости… он схватил Тиссу за плечи и тряхнул так, что зубы клацнули.
— Но ты не собираешься делать глупости? Отвечай.
— Н-нет…
У нее на такое смелости не хватит. Наверное, ни на что уже не хватит.
Ее вдруг обняли.
— Не бойся. Ну, прости, пожалуйста. Я не хотел. Сам испугался, что ты всерьез говоришь. Ну же, открой глаза.
Тан держал крепко, и гладил, и уговаривал успокоиться, и странное дело — Тисса больше его не боялась. Почти.
— Поговорим? — тан подтолкнул Тиссу к креслу, но сел сам, а ее усадил на колени. — Это ведь раньше началось?
— Да.
Смотреть на него Тисса не осмеливалась и смотрела на свои руки. Обыкновенные такие руки. С царапиной свежей — когда только успела… вчера, когда вышивать пыталась? Или уже сегодня?
— И когда я вчера спрашивал, все ли в порядке, ты сказала неправду?
— Да.
— И позавчера?
— Извините.
— Не надо извиняться. Но на будущее, ребенок, если вдруг случится, что кто-то или что-то тебя расстраивает, то ты сразу об этом говоришь мне. Хорошо?
— Да.
— А теперь, пожалуйста, подробно и по порядку…
Тисса дала себе слово, что плакать не станет. Но все равно расплакалась, хотя изо всех сил сдерживала слезы. Просто как-то само вышло.
И плечо у тана такое удобное… как будто предназначено для слез.
Хорошо, что он ничего не говорит. Если бы смеяться начал, Тисса точно не пережила бы. А он только по голове гладит, как будто она маленькая. И от этого слез только больше.
— Все будет хорошо, девочка моя. Обещаю, — он наклонился и потерся о щеку щекой. А потом губами поймал слезу. И выпил слезы.
Разве так делают?
— Все будет хорошо… вот так, посмотри на меня, пожалуйста.
Глаза уже и не серые… лиловые какие-то. Не как у человека.
Тан провел большими пальцами по мокрым ресницам, по щекам и шее.
— У тебя губы мокрые.
И нос, наверняка, красный, распухший… ужасно.
