Кот ходил за Юго по пятам, не то из любви, не то от недоверия. Но стоило протянуть руку, чтобы коснуться рыжей — слишком рыжей для этого места — шерсти, как кот отпрыгивал. Однажды зашипел.
— Понимаю. Я тоже не люблю, когда ко мне прикасаются. Знаешь, наверное, если бы не Хаот, я бы умер. На снегу. Не веришь? Я раньше любил мечтать.
И не любил зеркал. Юго и сейчас избегал их, зная, насколько легко поверить отражению. Оно — ложь, пусть невольная, ведь зеркало показывает лишь то, что видит само, но все равно вокруг слишком много лжи.
— Я придумал себе родителей, которые лишились меня и хотят найти. Зовут. Поэтому мне так больно. Мир тянет назад… таких было несколько. Почти все сошли с ума. И я не исключение, но я хотя бы жив. Я даже нашел дорогу домой.
Зачем Юго говорит это? Никогда прежде он не испытывал потребности рассказывать о себе, пусть бы и тому, кому рассказывать безопасно.
— Там вечная зима. Есть та, которая позволяет дышать, и та, что приносит ночь и холод, от которого замерзают птицы. Но снег всегда… волки. Пустота. Моя мать давным-давно мертва. Вероятно, ее убили вербовщики. Они частенько так делают, чтобы оборвать наиболее прочную нить.
Юго сел на пол, и кот устроился перед ним. Зеленые глаза тускло мерцали в темноте.
— Они не учли, что мой мир сам по себе жаден. В нем слишком мало тепла, чтобы им делиться.
Кот отражался в зеркалах, а Юго — нет. Вернее была тень, но размытая, нечеткая.
— Я и сейчас слышу его зов. Но он не настолько силен, чтобы причинять боль. Это странно.
Бал послезавтра. Замок полон людей. Громких. Шумных. Склочных. Они шепчутся, передавая друг другу сплетни, кривятся презрительно и в то же время тянутся к рукам, выпрашивая подачку.
Ненавидят друг друга. Зачастую беспричинно. Заочно.
И кланяются, уверяя в искренней любви.
Они придут в зал, и разрушат столь тщательно созданную зиму. Будут смотреть. Трогать. Обсуждать. Разрушать недовольством, которое и причин-то других не имеет, кроме собственной их фантазии.
— Твой хозяин наивен и добр. И мне немного жаль, что придется причинить ему боль. Я постараюсь стрелять аккуратно. Он выживет, но наивность и доброту утратит. Боль… преображает.
Кот зевнул, точно собирался ответить, но передумал в самый последний миг — бессловесной твари не следует выходить из образа.
— Меня наняли, чтобы разбудить чудовище. Думают, что готовы ко встрече с ним. Только знаешь что? Поведение чудовищ редко соответствует человеческим ожиданиям.
Город не желал засыпать.
Он и прежде проявлял упрямство, отступая перед силой, пряча алые всполохи раздражения в подвалах, подземных ходах и прочих норах, которые одинаково рьяно копают, что крысы, что люди. И затаившись, ждал, когда ослабнет на загривке хозяйская рука.
Кайя не отступал.
Он пил из города гнев, вплетал в черные плети мураны, пропускал через себя и отдавал перерожденным. Уговаривая успокоиться, Кайя играл колыбельную на невидимых струнах, что протянулись от храма к окраинам.
Хватало ненадолго.
День за днем приходилось повторять. Усиливать давление. Захлебываться мерзостью, которая, точно назло, поперла из глубин. И не помогали усиленные патрули, гильдийная стража, гарнизон, раздувшийся вдвое. Напротив, это лишь подзуживало строптивый город.
Зима. Пора спать.
Никто не воюет зимой. Ведь морозы, ветра и снег за толстыми стенами дома. А в доме очаг. Разве этого мало, чтобы остаться? Огонь созидающий.
Согревающий.
До весны.
И стоит прилечь. Песни вьюги лучше слушать в теплой постели. А то и вовсе не слушать — соврет, поманит за собой и бросит на бездорожье, чтобы обнять ледяными крыльями. Прикипит к губам — не отпустит. Залюбит досмерти.
К чему уходить?
Дома держись, человек. Семьи.
Не надо воевать. Спи, город… хотя бы сегодня.
И он все же поддавался на уговоры. Смежив веки, закрывал гневливые глаза окраин, разводил костры и разрешал песни, долгие, тоскливые, которые хороши лишь зимними вечерами. Но утром — Кайя ощущал это каждый день — наступало пробуждение. Кто-то сыпал стальные иглы в зимнюю постель Города, и тот, ворочаясь, сдирал о сталь шкуру. И плакал от внезапной обиды, а к вечеру на смену слезам приходил гнев.
Тяжело. Когда-нибудь у Кайя не хватит сил сдерживать гнев. И отъезд уже выглядит почти предательством. Какое из зол выбрать?
Остаться? Будет война.
Уехать, и тоже, скорее всего, будет война. Единственный шанс, что тот, кто затеял представление, не станет тратить накопленные силы на удар по пустому Замку. Гнев без постоянной подпитки иссякнет сам собой, и спустя неделю-две люди станут удивляться тому, что с ними было.
Хочется верить, что все будет именно так.
— Неспокойно? — Урфин знал ответ. Он и сам слышал, пусть иначе, чем Кайя.
Недаром две последние недели почти не выходил из подземелья. Читал донесения. Раскладывал. Отдавал приказы. Мерил шагами Магнусову комнату, пытаясь скрыть нервозность, и все равно злился, чувствовал себя запертым, хотя Кайя не стал бы останавливать, вздумай он выйти.
Сегодня Урфин явился сам. И был мрачнее обычного.
— Я четверых человек потерял, — он сгорбился в кресле и руки к огню вытянул. — Магнус ведь рассказывал про типографию? Получалось. Мне казалось, что у нас получается. На агента вышли. И первую партию листовок сдал без проблем. Мы отследили, кому именно. Задерживать пока не стали. Ждали, что заказчик объявится или хоть кто-то важный, тем более, что заказали кое-что и вправду серьезное.
Урфин кинул на стол сложенный вчетверо лист.
А вот и те иглы, которые мешают городу уснуть. Колючие слова, в которых многие видят совсем не то, что написано. Правда у каждого своя.
— Мы следили. Ждали. Держались поодаль, боясь спугнуть. Время до срока еще оставалось, но все равно присматривали. А в результате потеряли четверых и груз. Если бы я там был…
— Трупов было бы пять.
— Мне нравится, что ты в меня веришь, — упрямство не позволяло Урфину согласиться с очевидностью вывода. — Я бы…
— Твои люди не были новичками?
Магнус новичков к такому делу не допустил бы. И Урфин прекрасно понимает, о чем речь:
— Они были менее опытны, чем я.
— Но достаточно опытны, чтобы ушел хоть кто-то.
— Их сняли одновременно, — Урфин поднялся, тяжело, словно ему было много старше, чем на самом деле. Непросто терять людей. И он еще долго будет пережевывать случившееся, пытаясь понять, где же совершил ту самую ошибку. — Их выследили и сняли. И да, я понял. Нашего агента раскусили. Или сдали. Вероятно, с самого начала сдали. А Тень просто воспользовался случаем.
