Это был хороший совет.
К возвращению Сержанта в подвале царили чистота и порядок. Возвращаться вообще не следовало, потому как женщина сказала:
— Вы не имеете права бросить нас сейчас. Мы просто не переживем зиму!
Она боялась, и его, и голода тоже, и объединенный, страх этот оказался слишком большим, и женщина решилась остановить Сержанта. Он мог бы ее убить, но почему-то послушал. И впервые за много месяцев Сержант ночевал в кровати. Комнату он выбрал сам. Женщина не стала возражать.
Здесь все еще остались вещи Меррон.
И запах тоже.
Ее присутствие ощущалось остро, как никогда прежде, и поэтому зимовка получилась удачной. Приходили трое. Двое — за девочкой, которая была обещана им. Третий — с листовками.
Их смерть не доставила обычного удовольствия.
А Торвуда не искали. Верно, и вправду хватало врагов.
Время замерзло. День сменял ночь. Сержант отмечал эти перемены скорее по привычке, чем из необходимости. Зима тянула жилы. И мышцы ныли, деревенели, как случалось после долгих переходов или тяжелой работы, которой здесь просто не было. Приходилось разминать.
Отвлекало.
Как и зуд, то появлявшийся, сводивший с ума, то вдруг исчезавший, словно его и не было.
Вспоров вены, Сержант убедился, что кровь по-прежнему красная. Темная, до черноты, но все же красная. И следовало признать самому себе, что глупо искать иную причину всех нынешних странностей, кроме той, которая очевидна. Отвлекая себя, он что-то делал, поддерживая в доме жизнь, иногда представлял себе, что это — его собственный дом. И знал, что если захочет, то сможет остаться здесь хозяином.
Женщина — ее имя упорно вылетало из головы — не будет против.
Она держится наособицу, наблюдая за Сержантом издали, но с каждым днем страх ее тает, сменяясь любопытством. Девочка проще. Она с первого дня ходит по пятам. А стоит оглянуться и убегает, прячется за ближайшим углом. Ненадолго.
Однажды Сержант отдал девочке куклу.
Все равно та потеряла запах.
— Спасибо, — ответила девочка, прижав куклу к себе. И не стала убегать. — Ты здесь жил раньше?
Сержант покачал головой.
— Я тоже. Здесь жила моя сестра. И ее тетя. Они обе умерли. Ты знаешь?
Знает.
— Их там похоронили. В склепе, — она махнула рукой на окно, затянутое морозными узорами. — Он меня там запер. Было страшно. Я боюсь мертвецов. А ты?
Сержант пожал плечами. Наверное, нет.
— Тебе нравится моя мама?
Такого вопроса он не ожидал. И понятия не имел, что ответить.
Он не помнил лица этой женщины.
— Нет, — сделала собственный вывод девочка. — А я? Я уже взрослая. А скоро совсем взрослой стану. Хочешь, я выйду за тебя замуж?
Безумная идея. Но у нее темные волосы и треугольное лицо. Узкие глаза… через пару лет… это лучше, чем то, что у него есть сейчас. Поддавшись наваждению, Сержант коснулся ее волос. Жесткие. И если представить, что… запах другой. Все другое. Похожее, на другое.
Накатило так резко, что он едва успел убрать руку.
Дверь.
Закрыть. Спрятаться. Содрать одежду. Лечь, пропуская приступ сквозь себя. Не скулить не получалось. Но больше всего Сержант боялся, что кто-нибудь войдет в комнату. Закрыв глаза, он позвал Меррон, пусть бы и понимал, что туда, где она, не дотянется. Но теплые руки легли на шею, скользнули по плечам, снимая судорогу, и кто-то рядом отчетливо произнес:
— Ну вот что ты с собой вытворяешь?
Ничего.
Наверное.
Это разум играет с Сержантом. Он же подбросил совершенно бредовую идею. Только воплотить ее до весны не выйдет.
Шрам на шраме. Рисунок на продубленной темной коже, и Тисса изучает его наново, хотя ей казалось, что она уже запомнила все, даже крохотные детали этого странного узора.
— Ребенок, — Урфин переворачивается на спину и запускает пятерню в Тиссины волосы. — Я у тебя кое-что спросить хочу… и только, пожалуйста, ответь честно.
Конечно. Как ему соврешь-то?
И зачем?
Но косичку не надо заплетать! Тем более сбоку!
— Скажи… если бы получилось так, что я тебе изменил… ну вот просто получилось… обстоятельства такие… ты бы смогла меня простить?
Наверное, Тисса слишком привыкла к спокойной жизни, и к тому, что мир перестал переворачиваться под ее ногами, что все хорошо и… и вдруг вот.
И значит, Лотар был прав, но…
…но зачем спрашивать?
Смотреть так, выжидающе, словно от ее ответа что-то зависит?
— Я… понимаю, что… — говорить сложно, но Тисса умеет справляться с собой. — У мужчин есть… потребности. И не буду вас… ни в чем винить.
— Так… — Урфин сел. Как-то нехорошо он глядит. Разве Тисса дала неправильный ответ? — Ну-ка посмотри мне в глаза?
Серые. Темные. Недобрые такие… и Тисса чувствует себя виноватой.
— Ребенок, я просто спросил. Я тебе не изменял и не собираюсь, — он сгреб Тиссу в охапку. Она выставила локти, пытаясь сопротивляться, как будто это когда-то помогало. Не помогло и сейчас. Урфин просто не заметил сопротивления. — Кто вложил в твою голову эти нехорошие мысли?
Не будет Тисса отвечать.
Из упрямства.
— Драгоценная моя, — когда Урфин говорил таким шепотом на ухо, Тисса цепенела. — Я все равно выясню, кто тебе жизнь портит. Поэтому лучше сама и честно. А я тебе скажу, почему вопрос задал. Идет?
Никогда не заключайте сделок с драконами!
— У меня есть потребности. Вот например, потребность в тебе… — он ухватил губами мочку уха. — И в твоей родинке… я в нее влюбился и не собираюсь терять из-за какой-то глупости.
Отпускало. Очень медленно, словно таял внутри кусок льда.
Как так бывает, что одна фраза и внутри лед? А чтобы растопить — нужно говорить долго и много, не только говорить.
— А если серьезно, — Урфин гладит спину, как-то так, что становится жарко и неудобно. — То потребности некоторые, конечно, есть. Но я ведь не животное. Я понимаю, что для меня важнее. И мне нужен дом. И нужна ты. А остальное… это так, мелкие неудобства, не более того.
— Прости.
Кожа на шее жесткая, продубленная солнцем и ветром. Даже на вкус солоноватая.
— Не прощу, — Урфин падает на спину, увлекая Тиссу за собой. — Пока не расскажешь, в чем дело.
И не отступит теперь.
Но ему — можно, хотя бы для того, чтобы Тисса перестала бояться и думать всякие глупости. Только в глаза смотреть немного стыдно.
