Чем дальше, тем хуже становилось.
К весне Меррон всерьез начала подумывать о том, чтобы удавиться. Или что-нибудь поджечь. Желания были взаимоисключающими, нелогичными, но при этом сильными. И Меррон заставила себя оставаться в доме. В конце концов, дожди, слякоть, так и простудиться недолго, а ей — нельзя.
И тосковать лучше, в книгу уставившись, делом занявшись…
Меррон не знала, замечает ли кто-то происходящее с ней. Наверное, нет. Иногда ей хотелось поделиться, но… вдруг сочтут сумасшедшей? Наверное, будут правы.
А дожди иссякли. И отмытое до белизны небо любовалось своим отражением в зеркале моря. Лодки снова выходили навстречу солнцу, разрезая горизонт акульими парусами.
Теплело.
И приступы тоски внезапно отступили. А кошмары не вернулись. Наверное, следовало бы радоваться, но вместо радости Меррон испытывала разочарование.
Ей, что, не хватает в жизни тоски?
Вчера вон с открытым переломом возилась. Кость нехорошо сломалась, с осколками, собирать пришлось по кускам, и док всерьез предлагал руку резать. Но потом согласился, что попробовать надо. И помогал куски складывать. А того, переломанного, вдвоем держали… и еще не факт, что получится. Если рана загниет, руку придется резать.
Как потом человеку жить?
Вот у него — серьезная беда, а Меррон от дурости и безделья страданиям предается.
Уговорить себя не получалось, но появление дока избавило от необходимости создавать видимость работы. Все равно не лезли в голову симптомы нарушения циркуляции лимфы в организме, и сопутствующие оным нарушениям заболевания.
— Ты не занят?
— Нет, — Меррон отложила книгу, все равно за полчаса и страницы не прочла.
Кажется, что-то о почках и камнях было. Поэтому, если док на выезд зовет, то Меррон с радостью превеликой. С живыми пациентами думалось исключительно о пациентах.
— Я хотел бы с тобой поговорить.
Сердце предательски сжалось. Док же обошел комнату — чистую и уютную заботами Летиции, которая, впрочем, не уставала Меррон хвалить за то, что милый юноша следит за порядком. Остановившись у стола, он предложил.
— Присядь.
Меррон подчинилась. Что бы док ни сказал, чего бы ни попросил, она сделает. Для него — все, что угодно.
— Я собираюсь сделать Летиции предложение, — док не стал присаживаться. — И думаю, что она его примет. Скорее всего, мы поженимся в начале лета…
…а с Меррон что будет?
— Тебя никто не прогонит. Ты останешься моим племянником. Будешь жить здесь. Учиться. Пока… не откроешь свою практику. Я думаю, что уже к осени смогу договориться о том, чтобы тебе выдали разрешение.
Он не то хотел сказать!
— Док, — почему-то собственный голос прозвучал жалобно. И это ощущение, что ее снова бросают… почему Летиция? Она милая, конечно. И не такая уж старая. Она много говорит и пироги делает замечательные, но… почему она? — Вы ее любите?
Детский вопрос. Разве женятся по любви? Меррон знает точный ответ, пусть бы и старательно от него открещивалась.
— Не уверен, что это любовь, но мне с ней хорошо, — док всегда был с ней честен.
— А со мной?
Если бы любовь, Меррон поняла бы, но… просто хорошо… если так, то какая разница?
Док вздохнул.
И смотрит так, как обычно смотрит на безнадежно больных. А Меррон здорова! И не сошла с ума, разве что немного и приступами. Она ведь ничем не хуже Летиции… Все женщины одинаковы и нет смысла менять одну на другую.
— Девочка моя, тебя никто не собирается бросать.
Разве в этом дело? Наверное, в этом. Она не хочет снова остаться одна. Чтобы как в камере… или потом, когда людей много, а никого, кому бы Меррон не безразлична.
— Я тебя люблю, — сказала она.
Наверное. Потому что должна Меррон кого-то любить. Док — лучше многих. И наверное, вообще лучше всех. Только почему-то он не поверил.
— Не любишь. Тебе так хочется думать. Послушай, так случается. Ты лишилась семьи. И попала в нехорошую историю. Едва не умерла. А я тебя вытащил. И ты мне благодарна, но это не любовь.
— А что тогда?
— Привязанность. Вполне естественная для двух людей, которые становятся близки друг другу. Я был с тобой во время болезни. Я учил тебя. Помогал и буду помогать всем, чем смогу. Но, Меррон, деточка, ничего другого я тебе не предложу. Кроме того, у тебя муж имеется.
Неужели?
Не следовало о нем напоминать, потому что… просто не следовало.
— Дар — хороший мальчик. Только сильно искалеченный. И упрямый, как не знаю, что. Он тебя найдет.
Для чего? Меррон ему не нужна. Она точно знает. Если разобраться, то она никому не нужна. И значит, совершенно свободна, вот только свободы больше не хочется.
Док женится на Летиции. У них будет своя семья. И наверное, даже дети. А значит, рано или поздно, но в этом доме не останется места для Меррон.
Она не имеет права мешать чужой семье.
И куда ей деваться?
— Не веришь, — как-то печально заметил док. — Встань, пожалуйста.
Меррон подчинилась.
А док взял и поцеловал ее. И это было… было не так! Неправильно! Настолько неправильно, что почти отвратительно. Если бы кто другой, Меррон… наверное, закричала бы.
Ударила.
Или губы вытерла. Что опять с ней произошло, док ведь… ей нравится. Она так думала. И думает. А тут вдруг.
— Видишь? — кажется, он не был удивлен. — Поразмысли над этим, ладно?
Думать Меррон могла с трудом. Она ходила по комнате, а потом легла, но не на кровать — на пол. И прижавшись к ковру, вслушивалась в себя. Больше не было чужого одиночества.
Только собственное.
Меррон села на пол, чтобы не видеть окно и море. Закрыла глаза.
Она справится.
Как-нибудь.
С Кривой башни было видно, как рассыпается Город. Трещины ползли по нему, как по стеклу после удара камнем. И осколки еще держатся в раме, но достаточно легкого прикосновения, и вся масса рухнет стеклянным острозубым дождем.
Кайя ждал.
Ждать оказалось сложнее, чем он предполагал. Тянуло вмешаться, остановить разрушение, и бороться с этим желанием было почти столь же тяжело, как с тоской. С каждым днем — все хуже.
Город злился и причинял боль.
Боль накапливалась. Разъедала изнутри. И Кайя не мог спать. Он ходил по комнате, натыкаясь на мебель, выбирался на крышу, где становилось немного легче, заставлял себя дышать, унимая алые сполохи.
Слишком много всего.
