Не справится.
Должен.
Блок держится. Проседает — уже не в земле, но в кипящем болоте, ниже которого Кайя ощущает тонкую кору базальтовой породы, а под нею — живой огонь. Кора держит. Пламя рвется. И когда прорвется, блока не станет. Кайя тоже.
Страшно. Он не хочет терять себя.
Придется.
Если, конечно, не отступить… искушение велико. Разум требует согласиться на сделку. Так ведь лучше для всех? Кайя будет свободен, от Совета, от женщины, которая все еще его жена… она уйдет из Города. И в конце концов погибнет. Кормак уйдет… Изольда вернется.
Мучительно не слышать ее.
Он зовет, зовет, но этот крик — в пустоту. И система отказывается разговаривать. Ллойд ограничил доступ. Зачем? Что он скрывает?
И страх сменяется ревностью. Она горькая. Судорожная. С лилейно-мертвым ароматом.
Дворец. Балы. Люди. Мужчины. Другие, которые рядом изо дня в день.
Рядом.
Ценная добыча. Или больше, чем добыча?
Если найдется кто-то, кто даст ей то, чего не сумел дать Кайя? Дом. Детей. Защиту.
Стабильность.
Ллойд не допустит… или нет? Он молчит. И опять как раньше, никого рядом, кроме алого прибоя, который выламывает виски.
Изольда любит его, но… любовь — это так мало. Да и Кормак прав — еще немного, и Кайя сойдет с ума. Какой смысл любить сумасшедшего?
А сделка разом разрешит сомнения. Избавит от боли. Подарит шанс теперь, когда Кайя еще в состоянии им воспользоваться. Нельзя?
Почему?
Кормак заглядывает через день. Ждет.
Чувствует слабость. Ловит момент.
Он готов лично отправиться к Изольде… уладить дело ко всеобщему удовлетворению… словно это так просто. Кормак уверен, что просто. Он не привык считаться с мнением женщин, полагая, что их задача — подчиняться. А главное достоинство — покорность.
Его пренебрежение — уже лекарство от сомнений.
Кайя поддерживает разговор. В присутствии Кормака странным образом становится легче. Ненависть — хорошая анестезия. И глядя на лорда-канцлера, Кайя выискивает признаки страха. Запах его ощутим, тот, который мешается с дикими волнами разбуженного города. Но только запах.
В остальном Кормак по-прежнему невозмутим.
Еще ему нравится рассказывать о том, что происходит внизу.
…войска Народного ополчения были разбиты северянами.
Досадно.
Лорд-канцлер умалчивает о дезертирах и тех, кто попал в плен, озвучивая лишь число убитых. И как-то так говорит, что Кайя понимает — бойня была. Идея — это еще не оружие, особенно, если идея чужая, и земля, на которой приходится воевать, чужая. А война — первая.
Первая война, как первая женщина — не забывается.
Но о женщинах лучше не думать, потому что из всех осталось одна, и желание увидеть ее способно пересилить здравый смысл.
Кормак на это надеется.
Он вменяет те смерти в вину Кайя. И Кайя согласен.
И с тем, что работорговцев следует ограничить.
С тем, что последние постановления Совета крайне неразумны и вызовут недовольство, тоже. Нельзя понижать цены на закупку зерна. Нельзя ограничивать мастеров, подмастерьев и учеников в праве на смену места жительства — запретом проблему не решить. Нельзя повышать налоги.
И принудительное рекрутирование — не самая лучшая идея.
— Ладно, я, — сегодня визит Кормак нервничал больше обычного, то и дело касался перстня, поворачивал то одной, то другой стороной, точно прятал лиловый неограненный камень. И выглядел лорд-канцлер плохо. Последний год тяжело сказался на его здоровье. Жаль будет, если он умрет от банального инсульта. — Меня тебе есть за что ненавидеть.
Он давно уже перешел на «ты», и Кайя не возражал. Если разобраться, то кровный враг — тоже близкий человек.
— И Совет. Но люди в чем провинились?
Раньше он вспоминал о людях не так часто.
— Посмотри, — Кормак распахнул окно, впуская душный летний вечер. Шелохнулись листы книги, оставленной на подоконнике. Кайя категорически не мог вспомнить, о чем эта книга.
А за окном метался город. Разбуженный зверь, который меряет шагами клетку, хлещет себя по бокам злостью, распаляясь от каждого удара. Под лапами хрустят иглы человеческих эмоций, ранят.
— Там женщины. Дети. Старики. Те, кого ты клялся защищать.
— Если, — Кайя сложно формулировать собственные мысли. Война с блоком и собой истощила силы. — Если нападут извне. Я исполню долг.
Алые пятна болезни расползлись по всему Городу. Красиво даже. Но ему не с кем разделить эту красоту.
— Ты уничтожаешь не только себя.
— Вы уничтожаете не только себя.
Чего Кормак хочет? Раскаяния? Наверное, когда-нибудь Кайя сможет его испытывать вновь. И сожаление. И прочие ненужные теперь эмоции. Красный прибой нашептывал странные мысли, не те, которые должны быть у протектора.
— Не я дал им оружие. Не я сказал — идите и убивайте, потому что имеете право. Не я разрешил одним владеть другими. Я был настолько наивен, что пытался удержать их… вас.
— Ты еще можешь.
— Чего ради? Не говори, что беспокоишься о людях.
К запаху страха примешивалось еще кое-что… кажется, Дункан пришел не с пустыми руками.
— Ты не видишь их там… — аромат цветущего жасмина на мгновенье заглушил иные запахи. — Имущество — да. Людей — нет. Но зачем мне беспокоиться о твоем имуществе?
— Что ж… я действительно хотел с тобой договориться.
Кормак раздавил лиловый камень, и ткань мира затрещала. Раньше Кайя, возможно, не услышал бы перехода, но сейчас искажение пространства вызвало новый приступ боли.
Маг ступил в комнату.
Высокий. Истощенный до предела, впрочем, он уже давно существовал где-то за пределами человеческого разума. Не мертвый, но и не живой.
— Я рад, что ты пришел, — совершенно искренне сказал Кайя.
От мага исходил легкий запах гниения. И Кайя видел его — зеленоватая дымка, окутывавшая нелепое тело. На уровне груди дымка становилась плотной, вытягивалась жгутом, этакой пуповиной, которая уходила в разрыв.
Дымка расползлась по комнате, и кот, до этого момента спокойно дремавший на разобранной кровати, зашипел. Коснувшись сапог Кайя, дымка поползла вверх, обвила тонкими веточками голени, обернулась змеей вокруг колен, опутала кружевом поясницу, руки…
Ее прикосновение было неприятно, но Кайя потерпит.
— Пей, — на сухой ладони возникла чашка.
Кайя протянул руку, повинуясь желанию дымки и розовым ласковым глазам эмиссара. Чужая воля обволакивала туманом, подсказывая, что надо делать.
